Харитон - Повесть о любви Херея и Каллирои

На пятый день после получения им известия о войне царь выступил из Вавилона в сопровождении, согласно общему распоряжению, всех, кто был годного для войны возраста. В том числе выехал из Вавилона и Дионисий: он ведь был ионийцем, а никому из персидских подданных оставаться было нельзя. Он украсился превосходным оружием и создал из состоявших при нем людей вовсе не маловажный военный отряд. Занял он место в передовой, наиболее видной части войска. Было ясно, что человек честолюбивый, в глазах которого доблесть оказывалась делом не второстепенным, а принадлежащим к числу того, что является самым прекрасным и ценным, он будет готов на любое отважное предприятие. А кроме того, имелась в то время у Дионисия еще и некая слабая надежда на то, что в случае, если он проявит себя на войне полезным, то в награду за храбрость он и без суда получит от царя свою жену.

Брать Каллирою с собой в дорогу не хотелось царице, а потому она и не упомянула о ней царю и не осведомилась у него о том, что прикажет он относительно чужеземки. Но молчанием обошел Каллирою и Артаксат, будто бы не осмелившись в условиях военной опасности, возникшей перед владыкой, напоминать последнему о его любовной шалости, на самом же деле радуясь возможности избавиться, как от дикого зверя, от Каллирои. Пожалуй, он даже был благодарен войне, которая пресекла у царя его страсть, питавшуюся праздностью.

Царь, однако же, не забыл Каллирои: нет, именно в это время неописуемой суеты в нем и всплыло как раз воспоминание о красоте ее. Ему только стыдно было о Каллирое заговорить: помышлять в годину такой войны о женской прелести, это, боялся он, будет сочтено совершеннейшим с его стороны ребячеством. Хотя и обуреваемый желанием, он ничего не сказал о Каллирое ни самой Статире, ни даже евнуху, посвященному в тайну его любви, а придумал вот что.

Существует и у самих персидских царей, да и у знатных персов обычай, отправляясь в поход, возить за собой и жен, и детей, и золото, и серебро, и одежды, и евнухов, и наложниц, и собак, и еду, и драгоценности, и роскошь неги. И вот, вызвав к себе служителя, этим всем заведовавшего, царь сперва поговорил с ним подробно о других вопросах, давая по каждому из них соответствующие предписания, а затем, под самый конец, упомянул ему и о Каллирое, сохраняя на своем лице равнодушное выражение, будто ему до нее никакого не было дела.

— Пусть и та чужеземка, та бабеночка, суд над которой, — сказал он, — я взял на себя, также следует вместе с остальными женщинами.

Так не без радости выехала из Вавилона и Каллироя. Она надеялась, что в поход отправится и Херей. «Много скрытого несет с собой война, — думала она про себя, — несчастным сулит она перемены к лучшему. Если же скоро заключен будет мир, то завершится тогда, может быть, и суд».

В то время как все уходили вместе с царем на войну против египтян, Херею никто никакого приказа не отдавал: подданным царя он ведь не был. Являлся он тогда в Вавилоне единственным свободным человеком. Херей радовался в надежде, что остается в городе и Каллироя. Ища встречи с женой, он на следующий же день подошел к дворцу, но когда он увидел, что дворец заперт и что у ворот стоит многочисленная охрана, он принялся кружить в своих поисках по всему городу, беспрерывно, как сумасшедший, спрашивая Полихарма, своего друга:

— Где же Каллироя? Что случилось с ней? Не могла же уйти и она в поход!

Не находя Каллирои, он стал разыскивать Дионисия, своего соперника. Когда же он подошел к его дому, то оттуда, как бы случайно, вышел навстречу ему какой-то человек и сказал ему то, что сказать ему был он подучен. Дело в том, что, желая заставить Херея потерять всякую надежду на брак с Каллироей и побудить его больше уже не дожидаться суда, придумал Дионисий следующую хитрость: уходя на войну, он оставил человека, который должен был объявить Херею, что персидский царь, которому необходимы были союзники, отправил Дионисия собирать войско против Египтянина и что, дабы Дионисий честно и ревностно выполнил возложенное на него поручение, он отдал ему Каллирою.

В это Херей сейчас же поверил: человек в несчастии легко поддается обману.

Разодрав на себе одежду и растрепав волосы, Херей наносил себе в грудь удары, сопровождая их восклицаниями:

— Пустынный для меня и предательский Вавилон, коварный гостеприимец! О как великолепен судья, развратитель чужой жены! Свадьба во время войны! А я-то готовил речь для суда, не сомневаясь, что выйдет у меня она правой! Вместо этого осужден я заочно, и победил меня Дионисий молча. Но победа его будет для него тщетной: не переживет Каллироя разлуки с живым Хереем, хотя Дионисию раньше и удалось ее обмануть моей мнимой смертью. Зачем, однако, я медлю? Зачем не закалываю я себя и не проливаю крови своей па дверь дома судьи? Пускай и персы узнают, и мидяне, как вершился царем здесь суд!

Видя невозможность подать утешение Херею в постигшем его несчастии и понимая, что Херею не уцелеть, Полихарм так сказал ему:

— Милый! Уговорами своими я в свое время мешал тебе умереть, теперь же я считаю твое решение правильным: сейчас я так далек от намерения помешать тебе в его осуществлении, что и сам я готов умереть вместе с тобой. Подумаем только о способе смерти, взвесим, какой окажется лучшим. Тот, который намечен тобою, хотя и послужит, конечно, некоторым укором царю и стыдом ему на будущее время, но не великим явится он ему наказанием по сравнению с тем, что мы от него потерпели. Между тем, раз уже мы решаемся умереть, наша смерть должна быть нами использована как месть тирану. Будет хорошо, если причиняемой ему нами обидой мы на деле заставим его раскаяться и если грядущим поколениям мы завещаем славную повесть о том, как двое эллинов, обиженных великим царем, и сами причинили ему за это обиду и умерли как мужчины.

— Но какую же обиду, — воскликнул Херей, — сможем мы, одинокие и бедные чужеземцы, причинить повелителю такого множества больших стран, обладающему той военной силой, какую мы с тобой видели? Его особа охраняется двойной стражей, и если нам даже и удастся убить кого-нибудь из его окружения или поджечь что-нибудь из того, что ему принадлежит, то и тогда никакого вреда для себя он от этого не ощутит.

— Твои слова, — ответил Полихарм, — были бы правильны, не будь войны. Ныне же, как мы слышим, Египет отпал, взята Финикия, а Сирия опустошается набегами. Царя встретит война даже прежде, чем он перейдет Евфрат. Мы с тобой, таким образом, не одни: союзников у нас столько, сколько их ведет за собой Египтянин, и ровно столько же у нас и оружия, столько же денег, столько же и триер. Чтобы отомстить за себя, воспользуемся мы чужой силой.