Елизавета Дворецкая - Две зари [litres]

– Но ты сама подумай, – он легонько коснулся пальцами кисти Малуши и тут же убрал руку. – Они ведь почему тебя назад в неволю тянут? Пока жив был твой отец – они его боялись. Того, что в силу войдет, людей соберет и стол деревский назад отвоюет. И вот нет его больше. Теперь им, киевским врагам нашим, бояться больше некого. Только брата твоего Добрыни да тебя. А коли боятся, то хотят на глазах держать. Воли уж не давать.

– Я не стану больше в неволе жить!

Голос Малуши дрожал от слез: так больно ее задело это «нет его больше», сказанное об отце. Его нет, надежды нет… есть только она, Малуша! Она – единственная, последняя надежда рода своего!

И чем лучше она уясняла опасность, что ее отвезут прямо отсюда назад, тем сильнее ей этого не хотелось. Еще вчера, казалось бы, скучала по Эльгиному двору, по тому месту, где могла хоть изредка встречать Святослава… но вернуться туда на прежнее положение! Вновь предстать перед ним рабыней с ключами у пояса! Такого унижения после того, как она, пусть недолго, в мыслях видела себя его женой, она не вынесет. Лучше умереть!

– Если воспротивишься, захочешь уйти, – Етон снова легонько коснулся ее руки, – то гнев их на себя навлечешь. Отныне вы с ними не друзья будете, а враги и соперники. Земля Деревская ждет князя себе нового – уйди от власти киевских, от их неволи, и вся земля твоя родная за тобой потянется. Но по силам ли тебе такое дело?

Малуша глубоко вздохнула, пытаясь уместить в душе тот образ, который Етон ей рисовал.

Новый князь деревский… она, Малуша? Она, девица? Ну и что? Эльга правит землей Русской и правила, еще когда немногим старше Малуши была. Захватило дух от одной мысли – не просто вернуться на родную землю, но попытаться освободить ее… Ведь уже были такие женщины – и правили сами, и суд творили, и даже полки на рать водили. У Эльги рассказывали про них, только она имена позабыла.

– Но как же она уйдет? – озабоченно прошептала Обещана. – Кто же ее отпустит? За нею вон какой пригляд… Да и куда ей идти? Во Вручем, у Олега, живо достанут и сделают по-своему.

– Надо ей будет на первое время затаиться, укрыться у верных людей. А там как пойдет по земле слух, что у древлян опять княгиня есть, не хуже Ольги киевской – и не оглянешься, как целая дружина у тебя соберется. Отца твоего дружина ведь цела осталась, а только затаилась. Они тебе охраной будут. Только как бы тебе к ним попасть?

– Как? – Обе подруги с надеждой воззрились на него.

– Завтра погребение. После начнут все разъезжаться. Я мог бы раньше других уехать и тебя с собою прихватить… да не пройти через Горинец, – Етон взглянул на Обещану. – Мы бы прям ночью уехали тайком, да не откроют там до рассвета ворота на брод.

– Не откроют. – Обещана мотнула головой. – Там за старшего Стенар остался, а он человек такой…

– Не человек, а пес сторожевой! – Етон тихо засмеялся. – Разве что отроком тебя переодеть…

– А если разглядят? Да и нагонят. Если до утра приметит кто, что она пропала – к Горинцу первым делом погоню пошлют. Застанут тебя перед бродом – уж не только отроков, а и лошадей разденут!

– Да уж, этот черт, Свенельдич, коли на след встанет, то не сойдет…

Они еще какое-то время спорили, обсуждая разные способы тайком вывезти Малушу за брод, где ее ждет Коловеева дружина. Как вдруг Малуша сама прервала их.

– Постой! – Она прикоснулась к плечу Обещаны. – Ты мне говорила… про веретено. Чтобы новую судьбу мне спрясть.

– Да. – Обещана, совсем о том забывшая, в удивлении взглянула на нее. – Тут вон тебе уже спряли судьбу… на веретено кривое.

– Вот потому и нужна мне новая. Княжеская судьба. Но я того не скажу никому. Я скажу, что хочу у тебя в Горинце погостить. Меня отпустят с тобой.

– Одну не отпустят, – предостерег Етон, не считавший своих соперников простаками. – Дружину пошлют.

– А ты, – Малуша взглянула на Етона, – загодя уезжай, будто тебе до меня и дела нет. Жди на том берегу. И когда мы будем в Горинце ночевать…

Етон радостно охнул, уловив ее замысел.

– Ты сможешь ее тайком из Горинца вывести? – обратился он к Обещане.

– Выведу как-нибудь, – Обещана нахмурила свои черные брови-стрелы, пытаясь решить задачу.

– Лодку сможешь взять?

– Лодки наши еще на берегу, но весла убраны.

– Я челнок пришлю с того берега, – решил Етон. – Обговорим только место приметное, чтобы ночью не заплутать.

– Там есть место – ива огромная, ее и ночью видно… Так ты все решила? – Опомнившись, как далеко они залетели мыслями, Обещана схватила Малушу за руку. – Бежишь, стало быть? И не страшно тебе?

Малуша взглянула ей в глаза. В полутьме ее зрачки казались огромными, и в них уже отражался весь ее длинный-длинный предстоящий путь. Но не назад, в челядь и к ключам. Только вперед – к воле и княжеской славе.

Ночь предзимья темна и непроглядна, как сама Навь. Ни звезд, ни луны. Небо плотно затянуто, моросит мелкий дождь. Обещана отворила дверь и первой скользнула наружу, в эту тьму; Малуша невольно помедлила у порога, прежде чем идти за ней. Казалось, еще шаг – и не только девичья изба, где они сидели до полуночи, якобы за пряжей, останется позади – она покинет весь белый свет, обжитой мир, в котором у нее была своя дорога, пусть невеселая, но определенная. А впереди – чернота, море мрака. Влажное дыхание дождливой ночи подкрепляло это чувство. Ступи за прочный порог обжитого – и понесет по волнам…

Но тут же Малуша опомнилась: нельзя долго держать дверь открытой, бабы в избе проснутся и станут ворчать. А заодно и заметят их уход. Она прыгнула через порог и плотно затворила за собой дверь. Наткнулась на Обещану, ждавшую ее у нижней ступеньки, и пару мгновений они постояли, прижавшись друг к другу, вдвоем в непроглядной тьме.

Замысел побега шел к воплощению, хотя и несколько иначе, чем предполагалось. Етон уехал из Веленежа в самый день погребения, прямо от поминальной стравы. Он был на ней единственным гостем, помимо родичей покойного: Лют погребению не мешал, но и пить за лиходея не желал, а Перемил держался киевского зятя. Они вдвоем и Унерад лишь наблюдали издали, как гроб с телом Володислава опускают в могилу и как Адальберт читает над ним латинские молитвы и кропит могилу святой водой. На недоверчивых лицах киян читалось: может, хотя бы целый епископ упокоит этого прыткого покойника понадежнее, чем это получилось во рву Искоростеня!

На другой день уехал Воюн – его ждали дела дома. Малуша заговорила с дедом о том, что, дескать, хочет побывать в гостях у единственной своей подружки, перед тем как возвратиться во Вручий и затвориться там на всю зиму. Олег Предславич, желая утешить внучку, согласился свозить ее в Горинец – тут пути-то на один день. Но, едва он сообщил об этом Люту, как оказалось, что и Лютова дружина не имеет больше причин задерживаться: за три седмицы, прошедшие со дня битвы на дороге, раненые исцелились и можно было продолжать путь.