Витольд Недозор - Дочь Великой Степи [litres]

Но чтоб обрести свободу, надо быть живой.

Пройдя мимо Палатинского холма с его Капитолием, они свернули на Этрусскую улицу. Тироны и тиронии глазели по сторонам, пораженные. Сильнее всего их изумлял вид и размер доходных домов (шутка сказать – в четыре этажа!), островами высящихся над морем – обычной застройки и древних – храмов, чей фундамент ушел глубоко в землю. Более опытные, бывшие в Риме уже не первый раз, тихонько перешептывались, отмечая трактир, где хорошо готовят кровяную колбасу, или обсуждая, где можно недорого нанять веселую прелестницу.

Пройдя Аветин, толпа бойцов школы Руфуса оказалась перед другой школой гладиаторов, самой знаменитой и самой большой: это знали все, о грядущих состязаниях с выпускниками этой школы наставники говорили не раз, и всегда с опаской. Гипсикратия, уже достаточно постигшая не только римскую речь, но и письменность, прочла надпись над воротами: Ludus Magnus . Так и должно быть: остальные лудусы зовутся по именам своих владельцев, а этот принадлежит всему Риму, ему и звучать на языке Рима…

Перед длинным трехэтажным зданием, в наружной стене которого было всего лишь несколько маленьких окон, толпились сотни людей. По большей части это были женщины и совсем еще юные девушки. Ярко размалеванные и не слишком скромно одетые, они, громко выкрикивая имена гладиаторов, пытались пробиться внутрь.

Сегодня здесь давали свободный пир ланисты сразу четырех лудусов, участвовавших в завтрашних консульских играх: Аврелия Скавра, Сальвия Капитона, Руфуса и Ludus Magnus . Этот обычай – угощать тех, кто выйдет на арену, и их гостей – пришел из времен стародавних, что тоже все знали. Некоторые тироны даже приосанились, словно и вправду ощутив себя перенесенными в старину, когда гладиаторы еще считались священной жертвой при погребении, почти жрецами… Лестно ощущать себя жрецом, которого сейчас будут почитать: хотя бы и поминальным пиром – но при жизни!

При входе в зал, освещенный множеством лампионов и украшенный цветами, юные мальчики в лавровых венках обрызгивали гостей благовонным маслом. На пороге внутреннего дворика рабы и рабыни, прислуживавшие за столом, поливали им руки ледяной водой – всем без исключения, не делая разницы между хозяином, рудиарием и зеленым новичком, которому завтра впервые на арену.

Следуя примеру Личиски и Руфуса, Гипсикратия протянула руки. Стряхнула воду с ладоней, вытерла о пропитанный мятой платок, услужливо поднесенный служанкой.

Окруженный колоннадой двор под открытым небом в иное время явно служил для упражнений и тренировочных боев, но сейчас там были расставлены подковой длинные столы, покрытые дорогими цветными скатертями. Гипсикратия смотрела на шумное сборище мускулистых, покрытых шрамами мужчин – их было, должно быть, больше двух сотен – и испытывала странное чувство.

Завтра к этому же часу многие из них будут уже мертвы. Зарублены. Заколоты. Забиты до смерти…

Она вздохнула, успокаивая сердце.

Внезапно один из гладиаторов ударил кубком о стол, его примеру последовал другой, затем еще и еще, а через мгновение уже сотня кубков стучала по доскам столов. Лилось вино, летели на пол тарелки, переворачивались блюда с фруктами и вазы с цветами. Одетые в белое невольники-музыканты заиграли на табиях и цитрах. В такт музыке из темного прохода между колоннами начали, танцуя, появляться прелестные римлянки, каждая из которых почитала за честь усладить последние часы гладиатора. Не рабыни, а свободные, иногда даже знатные: сегодня отменены все запреты, все правила…

Личиска возлегла на пиршественное ложе. По правую руку от нее разместился Руфус, а по левую – Гипсикратия.

– Иные из наших, – проговорил, устроившись поудобнее, Руфус, – за пять дней до игр не встречаются, согласно обычаю, ни с одной женщиной. Даже с женой, если женаты. А другие считают иначе: зачем лишаться того, что за Ахероном недоступно? И женщины так и прыгают на их… оружие!

В жаждущей острых ощущений толпе было немало праздных зевак, всегда стремящихся туда, где можно бесплатно попировать и покутить. Больше всего, однако, было женщин, которые понимали, что, быть может, в последний раз видят своих любовников. Разделить ложе с удачливым ретиарием или венатором было мечтой многих римлянок… Римлян, впрочем, тоже.

Лилось вино, и произносились речи. Звучали клятвы в любви и вечной дружбе. Одни женщины с покорным видом целовали идущим на смерть руки, другие страстно обнимали своих возлюбленных, просили их уцелеть и вернуться.

Какая-то дебелая сорокалетняя матрона, судя по одежде, вдова, судорожно всхлипывала: «Возьми меня, Приск, пока ты все еще жив!» Другая, по щекам которой стекали размытые слезами румяна и пудра, пьяно рыдала в голос: «Фламма, о мой властелин, воткни в меня еще раз свой меч, прежде чем проткнут тебя самого!»

Судя по всему, она ожидала, что свой «меч» тот пустит в ход немедленно, прямо на пиршественном ложе. Гипсикратия отвернулась, сама удивившись этому: была уверена, что ее теперь ничем не смутить…

Ее взгляд скользнул по молоденькой, лет двадцати, римлянке с замысловатой прической. Та, вздыхая, говорила соседке:

– О, Скилакс, конечно, хорош, но с Астериком ему не сравниться! Ах, я так спокойно засыпала после … Жаль, теперь он у Аида в гостях.

Римлянка беспечно махнула рукой. Гипсикратия, скрипнув зубами, снова отвернулась.

Прямо напротив нее какого-то гладиатора обхаживали сразу четыре красотки. При этом гладиатор был средних лет или даже старше, да и внешностью совсем не Аполлон: все тело в шрамах, запавшие свинячьи глазки, а нос, переломанный невесть сколько раз, напоминал бесформенный желвак…

– На Сергиола засматриваешься? – спросила Личиска, заметив ее внимание. – Зря, сестричка, в очередь стать придется!

– Неужто красивее тут не нашлось? – Гипсикратия пожала плечами. – И что проку с той красоты? Он один этих четырех огуляет так, что они ноги сдвинуть не смогут. Верно какой-то стихотворец сказал: «Меч в гладиаторах женщины любят!»

Идущие на смерть замечали женское внимание по-разному. Одни принимали его скорее как неизбежную докуку, воздавая должное прежде всего питью и предвкушая яства. Кто-то, наоборот, впивался в губы своей почитательницы жарким поцелуем. Его сосед, видать, уже пресытившись, равнодушно отталкивал изнывающую от страсти поклонницу. Многие, взвалив избранниц на плечо, будто тюк с мукой, утаскивали их куда-то за пределы пиршественного двора, вверх по широкой дубовой лестнице, на галерею. Женщины при этом радостно визжали, а если вдобавок вырывались и царапались, то лишь притворно – это было видно сразу.

Даже со двора можно было рассмотреть глухую стену галереи, пестревшую многочисленными дверями. За ними должны быть тесные каморки, где на рабских ложах гладиаторы сейчас познают этих римлянок, иные из коих вели родословную от богов.