Тереза Ромейн - Леди-плутовка [litres]

– Это ненадолго задержит псов.

Протянув руку Изабел, он спросил:

– Что это едва не сбило вас с ног? Там же были только псы.

– Титания, – буркнула Изабел. – Кошка леди Селины.

Каллум усмехнулся. «Непредсказуемый человек!»

Хромая и ковыляя, пошатываясь, крадучись они пробрались через конюшни. Изабел казалось, что обратный путь занял целую вечность.

К тому времени как они добрались до заднего сада, при каждом шаге на глазах Изабел выступали слезы, а правая ступня и щиколотка, казалось, превратились в свинцовую гирю, которую нужно было тянуть за собой.

Хотя все слуги заснули еще до ее ухода, она молилась, чтобы черный ход был открыт. Конечно, у нее был ключ, но чем легче, тем лучше. Каждая сэкономленная секунда, каждый сэкономленный шаг были наградой.

– Заходите. Посмотрим на вашу рану, – сказала она Каллуму.

– Со мной все хорошо. Давайте сначала посмотрим вашу.

Как только они очутились внутри, он добавил:

– Я не намеревался задерживаться, но вы не сможете меня одурачить, как бы ни храбрились. Ваша нога если не сломана, то вывихнута. Опиум еще остался?

– Нет, но в столовой наверху есть портвейн.

Он исчез, но скоро вернулся с хрустальным графином.

– Возьмите это, а я вас понесу.

– Нет, это совсем ни к чему…

– Не спорьте! – отрезал Дженкс, и в следующее мгновение она оказалась в его объятиях, прижатая к груди.

Изабел почувствовала себя маленькой девочкой, а не взрослой женщиной, которая весила не меньше сотни фунтов. Его рука обхватила ее бедра и спину, а грудь стала надежной стеной. Как только он поднял ее, пульсация в щиколотке немного ослабла.

Изабел шепотом объяснила, где можно найти бинты и как подняться в ее спальню. Слова были непривычно интимными, и она краснела, когда произносила их.

Ее душа ликовала: потому что он рядом и касается ее, потому что лихорадочное бегство закончилось, потому что картина осталась в кабинете Ардмора. Впервые в жизни Изабел так остро ощутила присутствие Каллума. Каждый дюйм тела пульсировал, подрагивал или наслаждался его близостью. Она была в смятении: мысли и чувства в беспорядке, голова кружится, – и тем не менее существовало то, в чем она была твердо уверена.

Как только они поднялись в спальню, она прошептала:

– Положи меня на постель, Каллум, и закрой дверь, чтобы нас никто не потревожил.

Изабел приподнялась на локтях, наблюдая, как он поворачивает ключ в замке.

– Мне так жаль, что тебя ранили, когда помогал мне! Не следовало впутывать тебя в это.

– Возможно, и так, – согласился Дженкс и, подойдя к окну, раздвинул шторы.

В слабом свете луны его широкоплечая стройная фигура четко обрисовалась на фоне окна.

– На письменном столе есть лампа. И хоть я говорила правду, теперь еще больше сожалею, что ты согласился со мной.

– Я просто честен.

Он взял трутницу, высек искру и зажег лампу на столе. Она отбрасывала теплый свет на лицо Каллума, и Изабел увидела, что губы его кривятся в усмешке.

– Я же не говорил тебе, что испытываю, думая об этом деле. Но я рад, что ты попросила меня.

Он поставил лампу на столик у кровати и нерешительно прикусил губу.

Она показала на графин:

– Посиди со мной. Выпей.

Он нерешительно опустился на кровать, покачался, проверяя крепость матраса:

– Хорошая кровать. Но как ты? Помимо щиколотки? Как ты прошла через все это?

Он встал коленом на матрас, пристально глядя на Изабел:

– Боишься? Потрясена?

Она вытащила хрустальную пробку и отдала ему, жестом приказав положить на столик.

– Почему ты спрашиваешь?

– Хочу знать все. Издержки профессии.

Его губы чуть дернулись, словно он пытался сдержать улыбку.

Она поднесла графин к губам, набралась храбрости и, глотнув приторно-сладкого портвейна, провела пальцем по его губам:

– Я тоже хочу знать все, хотя и не офицер полиции.

Он опустил глаза, и тень от ресниц упала ему на скулы.

– На этот раз ты правильно назвала мой чин. А сегодня ночью была таким же полицейским, как я.

– То есть никаким?

Она сделала еще глоток. Графин из дорогого хрусталя оттягивал руку.

– И не используй свою профессию как предлог, хитрюга! Интересно, ты был бы таким же честным и любознательным, если бы стал бакалейщиком?

– Послушать тебя, так я несгибаем как лом.

Он дернул за сапог и сморщился.

– Взгляни на свою ногу!

Она села и почти бросила ему графин:

– Давай я сниму эту ужасную шаль.

Он поставил графин рядом с лампой.

– Чертовски болит, но если перевязать, все будет в порядке: чай, не впервой.

– Зря ты мне это сказал: теперь я стану тревожиться за тебя еще больше.

– Я польщен, – ответил он так сухо, что ей показалось, будто он шутит, но когда посмотрела ему в глаза, его взгляд был серьезным и откровенным.

Развязав шаль, Изабел быстро сделала из нее подушечку, велела положить на нее раненую ногу, чтобы заодно уберечь покрывало от предательских следов крови.

– Твой сапог окончательно испорчен, – сокрушалась она. – Очень досадно!

Каллум, нахмурившись, смотрел на дыру в толстой коже.

– Какая жалость, что герцогский слуга оказался таким метким стрелком! Но я уверен, что для Бринли это не помеха.

Будет очень больно, если я стяну сапог? – спросила Изабел.

– Может быть. Но не могу же я носить сапоги, не снимая?

Справедливо.

Изабел вцепилась в каблук и дернула, а когда сапог с глухим стуком ударился об пол, осмелилась взглянуть на Каллума. Лицо его было напряженным, но он не издал ни звука – лишь взял в руки бинт и, стащив испорченный чулок, обернул кровавую бороздку, которую пропахала в икре пуля. Бинт мгновенно покраснел, но Каллум продолжал заматывать рану, пока кровь не перестала проступать. Оторвав конец и завязав бинт, он столкнул шаль на пол и выдохнул:

– Вот так-то лучше.

Изабел нервно сглотнула, когда он положил оставшийся бинт на столик рядом с лампой, и проговорила:

– Я рада… Знаешь, я бы так боялась без тебя! Я все равно боялась, но без тебя…

– Вряд ли было бы так уж умно идти одной, – мрачно согласился Каллум. – У сыщиков, как правило, бывают партнеры: вдвоем работать легче.

– Правда? Я очень благодарна тебе за помощь.

– Портвейн недостаточно крепок, чтобы приглушить боль, зато хорош. Тебе тоже не помешало бы выпить.

– Выпью. Нужно отпраздновать наш успех.

Он взял графин, понюхал и вскинул брови:

– Леди Изабел, да у вас прекрасный портвейн!

Он прижался губами к горлышку, но тут она прошипела:

– Это не праздник! Вы же ранены!

– Всего лишь царапина. – Он метнул на нее взгляд искоса. – То есть ты права: рана тяжелая. Я так мучаюсь от боли! Тебе следует окружить меня заботой и вниманием.