Тереза Ромейн - Леди-плутовка [litres]

– Какими именно? – Ее щеки горели. – Я не волнуюсь насчет беременности: со мной этого никогда не случалось.

– Возможность всегда есть, хотя я принимаю меры предосторожности. Но я сейчас не об этом.

Он медленно закатал штанины ее мальчишечьих брюк.

– Прежде чем любить тебя свободно, я должен получить титул и состояние.

– Ты думаешь обо мне так плохо, что предполагаешь, будто я ожидаю чего-то подобного?

Правая штанина была закатана до середины икры, левая – почти до колена.

– Нет, леди Изабел. Я думаю о вас настолько хорошо. Вы порядочная вдова и дочь маркиза, и заслуживаете подобного.

– Сегодня я не дочь маркиза. И уж точно не порядочная вдова. Я воровка.

– Но с воровкой я тоже не могу лечь в постель: как офицер полиции я обязан притащить воровку к магистрату, – произнес Каллум, поглаживая ее нежную кожу под коленом.

– Сегодня ты воровка?

Она дрожала от озноба, охваченная восхитительными ощущениями.

– Если я откажусь от своих ролей на сегодня, может, откажешься и ты?

– Но кем тогда я буду? – Он выглядел серьезным, тогда как она намеревалась подразнить его. – Если не офицером полиции, кем тогда?

Вопрос, похоже, его беспокоил.

Она приподнялась, поймала его руку и стала растирать загрубевшие пальцы.

– Ты просто Каллум, а я – Изабел.

– То, что мы сделали, сделали вместе. И я надеюсь, сделаем больше.

Боже, она опять бросается ему на шею – или бросится, если больная щиколотка позволит сделать столь решительный жест.

Взгляды их встретились. Он улыбнулся насмешливо и нежно.

– Знаешь, почему я помог тебе сегодня?

– Ради правосудия? – предположила она.

Он покачал головой.

– Потому что нашел меня неотразимой?

– Ты почти права. Но, мадам, я очень хорошо умею противиться тому, чему противиться не желаю.

– Тогда почему?

Он посмотрел на их сцепленные руки и пошевелил пальцами, чтобы переплести еще теснее.

– Потому что я подвел Гарри. И закон подвел Гарри. Я знаю, как это больно, когда подводишь кого-то, и чувствовать себя связанным законом, который, как ты надеялся, спасет тебя. Я хотел оградить тебя от этого.

Она что-то упустила.

– Но почему?

Он прикрыл глаза.

– Я не настолько холоден, как кажусь.

– Так ты сделал это ради меня? – ахнула она. – Потому что… я тебе небезразлична?

В нескольких улицах отсюда, в кабинете герцога Ардмора, три грации Боттичелли танцевали. В другом доме, доме художника, по-прежнему спрятанные в трость, ранее скрывавшую шпагу, а может, освещенные улыбкой Анжелики Батлер, три куда более молодые грации образовали бесконечный круг. Но и старые, и молодые не улыбались во время танца.

Зато, как ни удивительно, улыбался Каллум. Это была не обычная его гримаса, вызванная борьбой долга с веселостью. Эта улыбка была настоящей. Открытой, нежной и счастливой.

– Я так люблю, когда ты улыбаешься, – прошептала Изабел.

Его улыбка померкла. Глаза сверкнули. Он накрыл ее губы своими.

Голова кружилась, но она кое-что вспомнила.

– Как насчет…

Она позволила вовлечь себя в новый поцелуй.

– …этого вздора, что ты хочешь быть другим?

– Если не желаешь, чтобы я стал другим…

Он развязал тесемки мальчишечьей рубашки.

– …тогда я буду дураком, если захочу оказаться в ином месте или с кем-то еще.

– Льстец, – рассмеялась она.

– Ты и понятия не имеешь какой.

Золото света превратило его глаза в темное пламя.

Не было больше ни каменной скамьи, ни уворованного мгновения. Да, они вломились в герцогский дом, а в потайной комнате оставалось множество других картин, не попавших в дома покупателей, но сейчас это не имело значения: была ночь, они лежали в постели. Кроме того, здесь они могли обнажиться, не боясь чужих глаз. Можно было никуда не спешить.

– Твоя щиколотка.

Он оглядел щиколотку и все ее тело.

– Лучше не напрягать ее.

– О, – пробормотала она, отвлекаясь на его медленные поглаживания под ее рубашкой. – Мы и твою ногу не можем напрягать.

Его лицо озарилось хищной улыбкой:

– Тебе лучше оседлать меня.

– Оседлать? – Ее лицо вспыхнуло: – Хорошая мысль.

Они целовались, расстегивали одежду, снимали… и все в жадной путанице рук и губ.

Каждый раз он видел ее иной и каждый раз пробуждал в ней нечто новое.

Она никогда еще не прокладывала дорожку из поцелуев по мужскому телу. Никогда не перекидывала ногу через мужчину: грудь к груди, сердце к сердцу, плоть к плоти. Две половинки раковины, наконец, закрылись. И оказалось, что они идеально подходят друг к другу. Он согревал ее своим теплом, темные волосы на его груди щекотали ее чувствительную кожу.

– Ну конечно, терзай раненого! – простонал Каллум. – Если хочешь видеть меня мертвым, было бы менее жестоким снова подстрелить меня.

Она рассмеялась и приподнялась на руках, сидя почти на его коленях, но не совсем, чуть повыше. Она была голой и невыносимо соблазнительной, совсем как женщины на старых картинах, стройная в одних местах и пухленькая в других.

А Каллум становился все нетерпеливее в своих желаниях. Он проверил ее готовность кончиком пальца, нашел и потеребил твердый бугорок наслаждения.

Изабел тихо ахнула и застонала.

– Шшш, – прошептал он. – Молчи. Не стоит привлекать внимание полиции.

Она сжала губы, подавляя смех. Но молчать было трудно, когда он касался ее так пылко. Каллум поднял голову, чтобы требовательными губами захватить сосок. Легкий укус – и она вздрогнула, не в силах больше выносить сладостные муки. Приподнялась и опустилась на его плоть. Она была тугой и тесной, и он наполнял ее, проникая все глубже, пока она не села ему на живот.

– Боже милостивый, – выдохнул он. – Ты… Ты просто… я чувствую…

– Знаю, – кивнула она. – Ты чувствуешь, и я просто…

В этом и была вся суть: они чувствовали и просто… просто были вместе.

Изабел снова наклонилась, чтобы переместить вес на руки, и стала раскачиваться, позволяя ему почти выскальзывать, а потом снова вбирая в себя, заставляя стонать. Он тяжело дышал, на мышцах выступили жилы, но он снова и снова входил в нее.

– Хочу твои губы, – ахнула она.

– Все, что пожелаешь.

Он изогнулся. Подоткнул под голову подушку, так что теперь мог держать ее бедра и обхватить сосок губами.

Он стал сосать, время от времени пощипывая другой сосок.

Она зарылась лицом в его волосы, вдыхая его запахи: портвейн, густой и сладкий, простое мыло, жаркий запах соития. Он наполнял ее тело, ее чувства, и она с готовностью покорялась.

Ее пронизывали молнии наслаждения. Пронизывали снова и снова.

Слова были не нужны. Только поцелуи, стоны, гортанные смешки, когда кто-то находил новые места для поцелуев, для прикосновений. Мокрые от пота, пропитанные желанием, они подстегивали друг друга: дальше, теснее, сильнее, быстрее, – пока гигантская волна наслаждения не поглотила их, оставив задыхаться в объятиях друг друга.