Елена Арсеньева - Князь сердца моего

– Итак, – зловеще промолвил де Мон, – я хотел бы узнать... – Он многозначительно смолк, и сердце Оливье остановилось, пока длилась эта роковая пауза, и сорвалось в бешеный бег, когда прозвучал вопрос:

– Я хотел бы узнать – как зовут вашу кошку?!

Оливье хотел засмеяться, но не смог. Он хотел вытолкать бесцеремонного визитера за дверь – но не сделал и этого. Какое-то неведомое чувство, которое помогало ему бросаться только в такие воронки, куда больше не ударит ни один снаряд, заставило его собраться с силами и сказать:

– Ее зовут Анжель.

– В честь госпожи? – уточнил де Мон, снова отвешивая полупоклон в сторону пригвожденной к стулу Ангелине, которая тоже решилась открыть рот, чтобы сказать:

– Да, сударь.

Нотариус несколько раз кивнул, вполне удовлетворенный этим ответом, но не успел Оливье перевести дух, как он поднялся и выглянул в окно.

– Вы кого-то ждете, сударь? – осмелился спросить де ла Фонтейн.

– Да. Я просил господина Блана зайти сюда с префектом полиции через полчаса, если я не вернусь.

«А-ах!» – чудилось, крикнул кто-то внутри Оливье, да так громко, что он был изумлен, когда в комнате никто не шелохнулся, не вздрогнул испуганно.

– Таким образом, – отошел от окна де Мон, – у вас обоих есть полчаса, чтобы ответить еще на три моих вопроса. Первый – вам, сударь. – Он вперил испытующий взгляд в Оливье. – Вы не считаете разумным объявить всем, что нотариусы опоздали и тетушка ваша умерла ad intestato? [58]

«Нет! Нет! Нет!» – снова закричали на все лады голоса, однако Оливье, будто фарфоровый болванчик, молча качнул головой слева направо: тик-так...

– Вопрос второй, – проговорил де Мон. Он повернулся к Ангелине. – Считаете ли вы, что pia fraus [59]вредна и опасна?

Она не издала ни звука, но в комнате появился еще один фарфоровый болванчик: тик-так.

– Замечательно! – восхитился де Мон. – И третий вопрос – к вам обоим: когда умерла Маргарита де ла Фонтейн?

Оливье и Ангелина молчали, и длилось это молчание бесконечно долго, пока де Мон не изрек:

– Silentium videtur cofessio!

Бог весть, поняли эти двое, что слова нотариуса означают: «молчание равносильно признанию», однако отнюдь не сразу после его слов раздался скрип, в котором нотариус с Ангелиной с великим трудом узнали голос счастливого наследника:

– Три часа назад.

– Расскажите же, как вы это проделывали? – с живейшим любопытством спросил де Мон.

Теперь он выглядел не как строгий обвинитель, а как добрый дедушка, не знающий, то ли порицать внуков за их шалости, то ли восхищаться их изобретательностью.

Оливье, смущенно улыбаясь, раздвинул полог и показал две доски, вытащенные из кровати. Ангелина же не отказалась подобрать юбки и снова забраться в свое пыльное убежище, так что голова ее оказалась почти на уровне головы покойной, которую она могла руками легко приводить в движение.

Де Мон хохотал, словно дитя. А потому Оливье с легким сердцем вынул из-за пазухи драгоценное завещание, которое доставило ему столько волнений и страданий, и протянул его де Мону. Нотариус пробежал глазами бумагу, однако не порвал завещание в клочки, а повернулся к Ангелине и спросил:

– Сколько стоило ваше участие в этой сделке, мадемуазель?

Ангелина впервые взглянула внимательно на этого странного человека. Он был сухонький, скорее подходивший под определение «старенький», чем «немолодой», однако же весьма бодрый на вид. Его яркие карие глаза смотрели на нее безо всякого осуждения – и если уж не одобрительно, то лукаво и понимающе. Ей почему-то не захотелось лгать под этим взглядом, и она с чистой совестью призналась:

– Я просила месье де ла Фонтейна жениться на мне и дать свое имя моему ребенку.

– Ого! – тихонько воскликнул нотариус и, прищурясь, всмотрелся в ее глаза, и она почувствовала себя совершенно беззащитной при его новом вопросе: – И вы полагаете, что он сдержит свое обещание?

– Теперь-то, конечно, нет. Да и в любом случае – едва ли! – откровенно ответила она.

– Да ты что?! – взвился Оливье. – Я же дал слово! – Взгляд его наткнулся на понимающую улыбку старого нотариуса, и он, засмеявшись, обреченно махнул рукой, как бы сдаваясь: – Да что говорить... Слаб человек – одно скажу. Но теперь уж все равно – дело не выгорело!

– Вы еще молоды, друг мой, – зажурчал голос де Мона. – Вы молоды, потому и не знаете, что все на свете поправимо.

– Да, о да! – криво усмехнулся Оливье. – Все на свете поправимо, кроме смерти! Это я прочно усвоил еще в России!

– Россия... – мечтательно вздохнул де Мон. – Россия богата красавицами! – Он не без игривости подмигнул поникшей Ангелине. – Кстати, некогда я знал одного русского. Это было... Дай бог памяти... вскоре после казни нашего последнего короля. Я желал изучать русские афоризмы – пё-слё-ви-сы, – с явным удовольствием выговорил де Мон, – и мой русский друг, очень недовольный убийством короля, говорил, что, поскольку монарх раскаялся, его не следовало казнить. И приводил пё-слё-ви-са... дай бог памяти... – Он потер ладонью лоб. – А, вспомнил! Побритую бороду меч не сечет!

Ангелина с истерическим визгом уткнулась лицом в стол. Де Мон сочувственно кивнул:

– Пожалуй, эти слова применимы и сейчас, не так ли, сударыня? Когда человек искренне раскаивается, жизнь открывает перед ним новые пути! – И он обратился к Оливье: – Так вот, насчет того, что все поправимо. Вообразите, что поправима даже та ситуация, в которую вы лихо вляпались!

И выпрямилась Ангелина, и глаза Оливье зажглись ожившей надеждой, и оба они враз выдохнули:

– Как?

– Очень просто! – хлопнул нотариус ладонью по столу. – Для этого нужно, чтобы мадемуазель еще сегодня стала моей женой.

В это время истекли заветные полчаса, но прежде, чем нотариус Блан и префект полиции вошли в дверь опочивальни покойной Марго де ла Фонтейн – еще не знающие, что им предстоит засвидетельствовать бракосочетание, – Оливье стало известно, что «завещание тетушки Марго» не будет уничтожено, однако и ему не придется в полной мере насладиться богатством. На его содержание ежегодно выделялась преизрядная сумма, ну а сам капитал по доверенности поступал в распоряжение Анжель д’Армонти, по мужу – Анжель де Мон. Через два дня, после исполнения всех формальностей, де Мон с супругой и ее кузеном (таков теперь был официальный статус Оливье) намеревался отправиться в Париж, где им предстояло жить в новом особняке на бульваре Монмартр.

Услышав это, Оливье молча склонил голову, убеждая себя, что это вовсе не удар судьбы, а ее подарок. Однако Ангелина все-таки осмелилась спросить:

– Вы спасли меня сударь, но почему?!

Ей показалось, что темные глаза под морщинистыми веками предательски повлажнели, прежде чем де Мон улыбнулся невесте: