Елена Арсеньева - Кривое зеркало любви (Софья Перовская)

Сие высокопарное заявление повергло «Народную волю» в немалый столбняк. Верность считалась в организации отжившим предрассудком, половая разборчивость – проявлением глубочайшего недружелюбия к товарищам по борьбе. Геся Гельфман, которая называла своим мужем Николая Колоткевича, охотно угождала в постели и другим товарищам. Точно такой же покладистой была простоватая, жалостливая мещанка Анна Якимова. Верочка Фигнер, прежде чем затеяла стрелять в генерала Трепова, пользовалась всеобщей любовью. Конечно, Перовская царила среди этих женщин, именно она вдохновляла их на свободную любовь, убеждая: здесь собрались люди раскрепощенные, отрицающие такой отживший предрассудок, как брак. Никто из них в бога не верил, для них бога просто не существовало. Значит, не существовало и таинства.

Котику пытались втолковать это, однако он только взглядывал на окружающих, как-то так приподнимая свои очень густые брови, что казалось, он на всех, как на Перовскую, смотрит сверху вниз, даже на богатыря Желябова, рядом с которым он вообще-то выглядел хрупким мальчишкой. Нет, Котик не спорил, отмалчивался, но было ясно: уговоры пролетают мимо его ушей. На лице Перовской было такое злобное выражение, что казалось: она вот-вот выставит вон строптивого мальчишку.

Желябов предостерегающе кашлянул. С соратниками в последнее время было плохо, ряды «Народной воли» редели. Всяких примитивных работяг или мещан, или откровенных люмпенов, которые примыкали к организации исключительно ради участия в эксах, а потом норовили ограбить убитого царского сатрапа, надо было, по-хорошему, гнать взашей, чтобы не компрометировать идею. Зато вот таких недоучившихся студентов из полуеврейских семей, каким был Гриневицкий-Котик (правда, называвший себя то поляком, то белорусом, то литовцем, но это его личное дело, пусть зовется хоть американцем!), следовало, наоборот, привечать всеми силами. Нельзя Котика отталкивать!

Видимо, Перовская поняла его мысль и окоротила себя. Резко спросила:

– И как же ее зовут, эту девицу, ради которой вы ведете себя с нами не по-товарищески? Неужто вы и с нею не спали ни разу?

– Между нами самые чистые и нежные отношения, – высокопарно проговорил Котик. – А зовут ее так же, как и вас, – Софья.

Перовская уставилась в его непреклонные янтарные глаза и вдруг покраснела. Повторила растерянно:

– Софья?…

Снисходительно пожала плечами:

– Ну ладно! Коли вам взбрела охота осложнять себе жизнь, то извольте. Только чтобы на общем деле сие отрицательно не сказывалось.

Котик остался в организации, и всеми было замечено, что Перовская с тех пор обращалась с ним осторожно, даже робко, почти нежно. Поговаривали, что она еще несколько раз предпринимала атаки на его добродетель, но все напрасно. Однако не властный и могучий любовник ее, Желябов, фактический руководитель «Народной воли», а именно этот недоступный и надменный Котик оставался единственным мужчиной, который мог достучаться до разума Перовской, когда ей вдруг попадала под хвост террористическая шлея, когда она сатанела в приступах классовой ненависти.

Вот и сейчас – стоило только раздаться голосу Гриневицкого, как Перовская моментально перестала вострить когти на злополучного Халтурина и сделалась мягче лампадного масла:

– Что вы сказали, Котик?

– Я сказал, чтобы вы отстали от Халтурина, – терпеливо повторил Гриневицкий. – Он ни в чем не виноват. Он все рассчитал правильно, взрыв состоялся. Верно?

– Верно, и все-таки… – запальчиво начала было Перовская, но Гриневицкий с насмешливым прищуром перебил:

– Все-таки – что? Совершенно ничего. Помешало неудачное стечение обстоятельств. Точно такое же, какое помешало в ноябре прошлого года под Москвой. Помните?

Вопрос был дурацкий, конечно. Как будто Перовская могла забыть ту ночь!

…После того как достопамятный московский подкоп закончили, мина была проверена, провода проложены в комнату Перовской во второй этаж, где и установили на столе спираль Румкорфа. Соединить провода должен был студент-химик Ширяев. Перовская взяла на себя самое опасное – она прошла на пути, охраняемые сторожами, устроилась в кустах и готовилась потайным фонариком дать знать Ширяеву, когда надо будет давать ток.

Стояла холодная ноябрьская ночь. Очень рано лег снег, и все кругом было бело. Перовская боялась, что в низких кустах лозняка ее легко можно будет увидеть. Она лежала, тщательно укрыв полой кофты небольшой фонарик.

Ночь была темная. Черные снеговые тучи низко нависли над землей. Далеко-далеко чуть виднелись красные и зеленые огни семафора.

Прошел курьерский обычный поезд. Долго за ним гудели рельсы. Потом все стихло, и страшно медленно потянулось время ожидания.

Совсем недалеко от Перовской прошли два человека с фонарями. Они внимательно осматривали рельсы и стучали молотками по стыкам. Потом прошел солдатский патруль, и Перовская догадалась: сейчас должен идти царский поезд.

Обычно первым проходил так называемый «свитский поезд»: прислуга, багаж. Террористами решено было его пропустить. По следу «свитского поезда» мчался государев состав. Вот он-то и взлетит на воздух!

Перовская услышала быстро приближавшийся гул и увидела, как со страшной скоростью мимо нее промчался поезд из трех вагонов, окутанный белыми парами. Понятно, это «свитский поезд».

Перовская лежала, приникнув к земле. Ее сердце часто и сильно билось. И снова, все нарастая, начал приближаться жесткий металлический гул. Мимо Перовской помчались большие синие вагоны. Она встала во весь рост, высоко подняла фонарь и трижды взмахнула им…

В тот же миг оглушительный грохот раздался в нескольких саженях от нее. На нее дохнуло горячим воздухом, она упала на землю, но тотчас вскочила и, не помня себя, бросилась к месту взрыва.

Багажный вагон и восемь громадных синих вагонов сошли с рельсов и громоздились друг на друга. Оттуда слышались стоны и крики о помощи. Там бегали и суетились люди с фонарями.

Перовская вприпрыжку, словно счастливая девочка, побежала прочь. Сердце так и бухало в груди: взрыв удался!…

Только наутро узнала она, что рано радовалась. По неведомой причине Александр II в Курске приказал поменять составы и первым пустить свой собственный поезд. Поэтому царский состав Перовская человеколюбиво пропустила мимо себя, а «свитский» злорадно взорвала.

Точно такой же неудачей завершились старания тех, кто подкладывал мину в Александровске. Руководил ими сам Желябов, ему приданы были в помощь проверенные товарищи – Тихонов и Окладский. Место было выбрано очень удачное: насыпь сажен одиннадцать вышины – как ахнет взрыв, так все и полетит вниз, весь поезд разобьется вдребезги. И вот наступило 18 ноября. Царь отбыл из Симферополя.