Елена Арсеньева - Причуды богов

Внезапно ноги Юлии на что-то снова резко наткнулись, и, подхваченное инерцией, тело ее полетело вперед так резко, что она упала на четвереньки, чудом не перекувыркнувшись, – упала лицом в неподвижную, стылую гладь воды, лежащей почти вровень с берегом.

Подземное озеро! Вот оно, подземное озеро! Значит, оно все-таки существует!

И так велик был суеверный восторг, что она огляделась, почти не сомневаясь, что сейчас увидит и лебедя с лодочкой, медленно рассекающего водную гладь, а может быть, и призрак самого Завиши Черного, охраняющего свои сокровища.

Она вскочила, прижалась к скале, с ужасом озираясь, но гладь озера была недвижима. И как это ни странно, Юлия обнаружила, что здесь нет кромешной тьмы. Вода была как бы подсвечена изнутри; вдобавок слабый, мертвенный свет изливался из ближней расселины, слегка высвечивая и шелково-черную гладь, и острые нагромождения камней, и начало какого-то темного коридора, ведущего в еще более таинственные подземные глубины, и… мощную фигуру пана Жалекачского, который в эту минуту, подобно ядру из пушечного ствола, вылетел из потайного хода, так же, как и Юлия, сунувшись в воду головой, а за ним, словно горох из мешка, посыпались паны-братья, в точности повторяя траекторию полета, проворно вскакивая и замирая в священном ужасе.

У Юлии было перед ними одно преимущество: первая оторопь уже прошла, и она поняла, что, если не хочет сделаться и в самом деле призраком, навечно обреченным блуждать в этой пещере, хватит стоять столбом и надо опять искать путь к бегству. Надежнее всего сховаться в этой черной дыре, однако уж очень там страшно – при одном только взгляде на непроницаемую черную завесу тьмы мурашки бегут по спине. А вот тот бледный свет, который исходит откуда-то сбоку… не дневной ли это луч? Не ведет ли это отверстие наружу, на волю?

Стараясь ступать бесшумно, она сделала в ту сторону шаг, другой, с мучительной осторожностью нашаривая ногою путь и не отводя глаз от постепенно приходящих в себя шляхтичей, как вдруг последняя мысль пришла ей в голову: неужели для того, чтобы вернуться в винный погреб, пану дракону со товарищи придется вползать обратно в бочку по этим невероятным горкам и шахтам? Вообразив себе орду шляхтичей, на брюхе одолевающих почти отвесный подъем, а затем подсаживающих к отверстию в бочке многопудового Жалекачского, она не сдержала нервического смешка, дернулась, зажимая рот рукой, поскользнулась, схватилась за выступ скалы и обрушила маленький камушек, который весело поскакал вниз, к воде, и свалился в воду с бульком, показавшимся ей громче пушечного выстрела.

Такое же впечатление этот звук произвел на ее преследователей, ибо они замерли в самых причудливых позах, словно окаменев, однако уже через мгновение пан Жалекачский пришел в себя и крикнул:

– Ищите, панове! Она где-то здесь! Дайте запалки! [58]Зажгите факелы!

Юлия, не разбирая дороги и уже не стараясь двигаться бесшумно, понеслась к светлому отверстию, очертания которого теперь ясно виделись ей, – и это, несомненно, был путь на волю, – как вдруг многоголосый крик, стократно усиленный эхом, покатившимся по подземелью, заставил ее в ужасе обернуться – и остолбенеть, прижав руки к груди и забыв обо всем на свете, кроме невероятного зрелища.

Сначала это был легкий золотистый блеск, пробежавший по воде сияющей рябью, а потом… А потом лебедь выплыл из-за черного утеса, медленно влача за собою лодочку, доверху наполненную горящими, как огонь, каменьями, и их сверканье было таким ярким, что почти рассеивало тьму над озером. Отразившись от черной воды, как от зеркала, золотое свеченье ударило в низкие своды, заиграло по ним, и захватывающая, сверхъестественная красота этого зрелища была такова, что шляхтичи, все как один, пали на колени, простирая руки к озеру, шепча, вскрикивая, стеная:

– Вот оно! Вот оно, сокровище Завиши Черного!

– Это мое! Это мое! Руки прочь! – раздался крик, и пан Жалекачский, обезумев, ринулся в воду, лопатя ее растопыренными пальцами.

Дно, очевидно, резко шло на глубину: Жалекачский ухнул чуть не с головой, вынырнул, испустив перепуганный вопль, и ринулся к берегу. Верные сподвижники вытянули его, но, должно быть, приступ слепой паники уже прошел, потому что Жалекачский снова рванулся к воде с воплем:

– Это мое, мое!.. – и замер недвижим, ибо случилось вот что.

Лебедь, видимо, потревоженный суматохою, рассеявшей вековую тишину, резко всплеснул крылом, и брызги воды обильно окропили лодочку и ее самоцветный груз. Послышалось громкое шипенье… и каменья один за другим начали меркнуть, тускнеть, гаснуть, обращаясь горкою черных угольков. И только тут до Юлии дошло, что сокровища с самого начала и были не чем иным, как грудой горящих угольев, ибо они наконец прожгли то плавучее сооружение, в которое были помещены чьей-то насмешливой рукою, и ухнули в воду, оставив только призрачное облако пара.

Испуганный лебедь стрелою понесся к берегу, выскочил на камни и, подняв крылья, стряхнул с себя тучу брызг, окатив ими оторопевших пана Жалекачского и его сподвижников.

Шляхта дружно отшатнулась, кроме самого пана, который и без того был мокрый, а потому лебедь, успокоенный его неподвижностью, к нему и двинулся, косолапо переваливаясь.

Рука Жалекачского медленно поднималась для крестного знамения – да так и застыла, а с губ его сорвался крик:

– Да ведь это гусь!

И тогда белый гусь вытянул шею, растопырил крылья и закричал:

– Га-га-га! – словно во всю глотку хохотал над теми, кто принял его за золотого лебедя Завиши Черного.

Что было дальше, Юлия не видела: чья-то рука схватила ее за руку, с силою дернула; чей-то шепот раздался у самого уха:

– Не стой! Бежим скорее!

Но столько потрясений пережила Юлия за сегодняшний день, что всего только и смогла, что вяло улыбнуться и промямлить:

– Ванда? Как ты здесь?..

Договорить ей не удалось: Ванда с силой потащила ее за собой – и через мгновение блеклый зимний свет ударил по глазам Юлии, на миг ослепив ее, а влажный, прохладный запах свежего снега опьянил крепче самого крепкого из вин пана Жалекачского.

– А красиво было, ну скажи, что нет? – никак не могла успокоиться Ванда. – Лихо я все придумала?

– Ой, лихо, лихо! – все еще с трудом соображая от восторга и внезапности, отвечала Юлия. – С ума сойти! Особенно этот золотой свет, когда лебедь, то есть гусь, плыл по озеру…

– Как говаривал незабвенный Аскеназа, освещение – первая забота на сцене! – захохотала донельзя довольная собою Ванда так, что ее конь встревоженно запрядал ушами, и Юлия тоже залилась смехом.

Теперь они могли себе это позволить: погони не было!