Елена Арсеньева - Причуды богов

– Да я верю, верю! – Юлия тихонько погладила ее по мокрой от слез щеке. – Мы обе попались.

– Мы обе попались – мы обе и выберемся отсюда! – воскликнула Ванда. – Не то Эльжбета сгноит тебя в этом подвале, навеки сделает забавой Тодора!..

И осеклась. Что-то мелькнуло в ее глазах… какая-то тайная мысль. И Ванда быстро проговорила:

– Нет. Я знаю: она вылечила тебя от зулы. Почему? Она хочет отпустить тебя, так? Говори скорее!

Юлия с удивлением взглянула на свою руку, в которую впились пальцы Ванды.

– Отпустить? Ничего себе! Она хочет, чтобы Тодор ушел вместе со всем табором, а меня даст ему как охранную грамоту от русских, якобы цыгане везут меня к отцу.

Губы Ванды насмешливо дрогнули:

– И ты в это веришь?!

– Настолько, что сейчас, перед твоим приходом, обдумывала, как бы удрать отсюда, не дожидаясь, пока за мной придут. Но вот беда – глянула в окно…

Ванда все мгновенно поняла:

– Да, сейчас начало апреля. Уже весна. Они украли у нас больше месяца жизни.

Больше месяца! Юлия снова почувствовала себя такой несчастной и беспомощной, что колени подогнулись, и она бессильно опустилась на кровать.

– Ну ладно, меня они держали в подвале, – проговорила глухо. – Но ты-то почему не бежала? Почему не ушла, почему не сообщила кому-нибудь из русских о том, что здесь творится?

– Из русских? – повторила Ванда медленно. – Я, полька, должна была донести на поляков – русским?!

– При чем тут поляки? Я говорю о цыганах! – удивилась Юлия.

– Но ведь это задело бы интересы моей родственницы! – запальчиво возразила Ванда. – Эльжбета – моя кузина, и…

– А я – твоя подруга, – устало проговорила Юлия. – Впрочем, это неважно. Я тебя не упрекаю, вовсе нет…

– А потом, меня же все время держали под замком! – словно спохватившись, воскликнула Ванда. – Я была заперта.

– Да? А как же ты вышла сейчас? – недоверчиво проговорила Юлия.

Что-то произошло. Что-то прозвучало меж ними… недосказанное, вернее, вовсе не сказанное. Что-то прозвенело в воздухе, словно пролетевшая мимо стрела, словно дальний клич, предупреждающий об опасности. «Я совсем забыла, – подумала Юлия, – что мы с Вандой, по сути дела, враги. Русские воюют с поляками, поляки воюют с русскими. Она такой же враг мне, как любой польский солдат, как графиня, как… Зигмунд».

Боль при упоминании этого имени уже стала привычной. Надо только прижать руку покрепче к сердцу – не бейся, глупое! не страдай! – и все минует.

– Я… вот, погляди! – Ванда протянула ей связку ключей. – Покоева убирала у меня в комнате – я и стащила у нее ключи. Она даже под кровать залезла, пытаясь их найти… тут я выскочила, заперла ее и скорее сюда.

– Но она уже там кричит, зовет на помощь! Вот-вот к ней сбегутся люди!

– Пусть кричит! – беззаботно махнула ключами Ванда. – Моя комната в самом дальнем крыле, там никого не бывает. И вдобавок они привыкли, что оттуда все время доносятся крики.

– Почему? – испугалась Юлия.

– Ну, я просила выпустить меня, – пояснила Ванда. И добавила неохотно: – А потом приходил Тодор с Чеславом и Петром… Им нравилось, когда женщина кричит. Они меня заставляли. Это их еще больше возбуждало!

Юлия пристальнее взглянула в похудевшее, заострившееся лицо. Да, Ванде многое пришлось испытать. Но все-таки ей такое, в общем-то, не в новинку…

Ванда подняла на нее глаза – и как бы поймала на лету незаконченную мысль.

– Ты хочешь сказать, что мне, примадонне Цветочного театра, не привыкать пропускать через себя и по десятку мужчин за ночь, не то что этих троих? – проговорила она тихо и отчужденно. – Ты хочешь сказать…

– Я так и думала, что ты здесь.

Голос Эльжбеты раздался словно ниоткуда, из стены. Нет, вот она: стоит, неразличимая в своем сиреневом платье, со своей сиреневой бледностью, на фоне сиреневых портьер.

– Скажи, Христа ради, зачем ты заперла в своей комнате бедную старую Зосю? Она все горло сорвала, кричавши!

Сделав шаг вперед, Эльжбета взяла у остолбеневшей Ванды ключи.

– И любопытно бы знать, что ты тут еще наплела этой молоденькой дурочке, что она на меня волком смотрит? А ведь я спасла ее от зулы, я собиралась отпустить ее на свободу.

– На свободу? – взвилась Ванда, не дав Юлии даже понять, о чем это говорит Эльжбета. – Свободу таскаться с Тодором? Ты прекрасно знаешь, что ни он, ни Петр с Чеславом ее не отпустят, пока вволю не натешатся. А тогда… На кого она будет похожа? Это, знаешь ли, для тех, кто покрепче.

– Для таких, как я и ты, надо полагать, – не без ехидства уточнила Эльжбета. – Но не о чем беспокоиться. У Тодора достаточно ума, чтобы понять…

– Ума?! – воздела руки Ванда. – Ум у него помещается в самой выступающей части тела, и это не голова и даже не задница!

Эльжбета хихикнула:

– Вижу, ты хорошо изучила и моего муженька, и его ублюдков. Эх, если бы я могла избавиться от них, оставив его! Но он одержим своими сыновьями так же, как бабами.

– К черту Тодора! – Ванда всплеснула руками. – Неужели ты не можешь думать ни о чем, кроме своего мужика?

– Не могу, – бесстыдно согласилась Эльжбета. – Так же, как и ты, моя дорогая.

Ванда открыла рот, собираясь что-то сказать, но не смогла: только быстро перевела дыхание.

– Ладно, – перешла в наступление Эльжбета. – Хватит делать вид, будто заботишься о ком-то, кроме себя. Это просто невозможно, ведь так? Я хочу ею прикрыть Тодора и обезопасить себя, ты…

– В самом деле хватит! – перебила Юлия, которой осточертело, что о ней говорят, как о неодушевленном предмете. – Почему кто-то решил, что мною можно так просто распоряжаться?! Почему кто-то решил, что я спокойно сяду – или лягу! – на телегу к Тодору и отправлюсь с ним в дальний путь?! Почему никому не приходит в голову, что, едва мы наедем на первый русский пост, я подниму крик, позову на помощь? И расскажу все, что проделывали со мною эти цыгане в подвале замка высокородной шляхтянки – и с ее поощрения…

– В каком подвале? – изумилась Эльжбета столь натурально, что Юлия на миг растерялась. Но тут же улыбочка змеей проскользнула по тонким губам графини:

– Я еще вчера сказала, что ты – молодец! Клянусь, я начинаю тебя уважать. И очень рада, что ты вовсе не такая тряпка, о которую можно ноги вытирать… какой я была в твои годы. Похоже, Ванда, тебе с ней нелегко придется, да?

– Твоя-то какая печаль? – огрызнулась та. – Не думай обо мне, думай о себе!

– Погодите. – Юлия умоляюще схватила графиню за руку, но тут простыня наконец соскользнула с нее, оставив в чем мать родила. При взгляде на ее стройное тело в глазах Эльжбеты мелькнул огонь такой неистовой ревности даже не из-за Тодора, а просто – ревности давно увядшей красоты к красоте цветущей, – что Юлия испугалась: кажется, доброе отношение к ней Эльжбеты – весьма хрупкая вещь!