Елена Арсеньева - Зима в раю

«Лучше бы Шурке передали! – рассердилась Александра. – Ему ведь тоже предстоит этап!»

Но не вернешь же вещи обратно. И не попросишь надзирательницу: отнесите, мол, в такую-то камеру в главный корпус. Да она и не знала, в какой камере находится ее «песик-братик».

Вскоре после этого (числа Александра не помнила, но уже стоял глухой декабрь) партию женщин из ее камеры, а в том числе и ее, вывели «с вещами» на тюремный двор. Там им выдали по десять рублей с личного счета и на грузовых машинах повезли на вокзал.

Машины были закрыты брезентом – не выглянуть! Город спал – перевозили зэчек ночью. Везли на Сортировку. Глухота, темнота, гудки паровозов. Охрана…

В тупике ждал поезд, состоявший из товарных вагонов с плотно забитыми окнами. В эти вагоны женщин погрузили и повезли в неизвестном направлении. Только когда сквозь узкую щель увидели большую реку и пролеты моста, поняли, что пересекают Волгу.

Колеса неистово скрипели, на стрелках кидало из стороны в сторону. Толчки были настолько сильны, что спящие на нарах падали вниз.

«Путешествуя» в забитых досками вагонах, женщины-зэчки не были полностью отрезаны от мира. На тихом ходу, подъезжая к станции, они умудрялись выбрасывать через щели в стенах на полотно записки родным. Начинали они их с обращения к населению: «Добрые люди! Отправьте, пожалуйста, это письмо по прилагаемому адресу». Спустя десять лет Александра узнает, что обе ее записки дочери, выброшенные таким образом, дошли по назначению.

Они уже знали, куда их везут: на станцию Рузаевка, в Темниковский женский лагерь, предназначенный для жен врагов народа. Ну и, видимо, для закоренелых врагинь. Вроде Александры Аксаковой…

Поезд шел, шел. Утром конвоиры приносили пайки черного хлеба и кипяток, а в полдень – ведро с несъедобной баландой. Купить что-либо на имеющиеся у женщин десять рублей было невозможно, так как женщины никакого общения с вольным миром не имели. Запасы, взятые из тюрьмы, быстро иссякли, и начался самый настоящий голод.

Перла – она спала на соседних с Александрой нарах – вынула из карман луковицу – последнюю. Разделили и съели.

– Кажется, у Достоевского есть рассказ о нищенке, которая проникла в рай только потому, что подала другой нищенке такую же милостыню: луковицу, – сказала Перла. – Как вы думаете, попаду я в рай?

Александра усмехнулась, вспомнив о «классовых» елочных игрушках. Может, и правда – луковица их перевесит на каких-то тех весах того правосудия?

– Перла Рувимовна, почитайте Маяковского, что ли? – попросила, не ответив.

Перла послушно кивнула, но начала не сразу. Помолчала, как будто набиралась сил, потом заговорила:

Темнело быстро, но не столько потому, что сгустились сумерки: золотая предзакатная сеть оказалась обманчивой – из-под нежной облачной завесы вдруг выползли тучи, мягкая влажность сменилась сырой прохладой, и в воздухе уже пронеслись первые капли дождя.

Дмитрий поднял воротник, поглубже натянул кепку. Ветер в спину, спасибо и на том! Чертов дождь… Ему еще идти да идти до Муляна: часа, пожалуй, четыре, а то и пять. Если дождь затянется, хорош же он будет!

Зато дождь смоет пятна крови на том повороте…

Как смотрел на него Шадькович! Какими глазами! Пожалуй, до могилы будет помнить Дмитрий его взгляд – и до могилы будет также преследовать воспоминание о слезах, вдруг хлынувших из глаз Шадьковича, когда тот услышал, нет, наконец-то расслышал то, что говорит Дмитрий:

– Да не убью я тебя, успокойся. Если тебе суждена пуля от Роже, если тебя все же приговорили – за переизбыток служебного рвения, – тут он не мог не хохотнуть издевательски, – то я к этому не хочу иметь никакого отношения. Не хочу и не буду. Я не такая сволочь, как твои новые товарищи. А что говорю, мол, брось револьвер, так только для страховки. Береженого Бог бережет! И для того, чтобы с твоей же души грех снять: еще пальнешь в меня с перепугу, а потом совесть горло переест. Бросай, ну!

Шадькович разжал пальцы, сведенные на рукоятке, и отбросил револьвер на обочину.

– Еще что-нибудь есть? – спросил Дмитрий, поднимая его и пряча в карман. – Сам отдашь или обыскать?

– Нету больше ничего, – сказал Шадькович и утер нос рукавом.

– А зря, – со знанием дела проговорил Дмитрий. – Если я все-таки прав и Роже получил задание тебя убрать, лучше иметь что-нибудь на всякий случай – в потайном кармане.

– Думаешь, он даст мне шанс залезть в потайной карман? – криво улыбнулся Шадькович. – Подойдет да пульнет незаметно, в затылок или в висок. Как я должен был…

Он осекся, словно намертво подавился словом. Однако Дмитрий понял недоговоренное: «Как я должен был незаметно пальнуть в висок или в затылок тебе».

– Роже – он такой, – хмыкнул Дмитрий. – Он сможет! Флорист, мать его и перемать! Фло-рист!

Он все-таки решил перестраховаться, чтобы потом не проклинать себя за дурость и мягкотелость. Кажется, большевики придумали правило: «Доверяй, но проверяй»? А может, американцы? Какая разница! Хорошее правило. Аксаков не опустил «шмайссер», пока Шадькович не вывернул все карманы, не засучил штанины, рукава и не расстегнул рубашку, дабы Дмитрий смог убедиться в отсутствии подмышечной кобуры.

– Какой же сволочью ты меня считаешь… – пробормотал Шадькович, когда Дмитрий велел еще расстегнуть брючный ремень и показать, что к нему ничего не привешено изнутри – ни револьвера, ни маленького ножа.

– Теперь я считаю тебя всего-навсего простофилей, – утешил его Дмитрий, не нашедший никакого оружия.

И они пошли наконец прятать концы в воду.

Они больше ни о чем не говорили, только работали. А что обсуждать? Надо было как можно скорее сделать дело, чтобы Роже не встревожился задержкой и не нагрянул сюда проверить, как идут дела. Тогда шансы Шадьковича выжить сведутся, по сути, к нулю.

«Пошли со мной!» – хотел сказать Дмитрий, когда все было кончено: обе машины отогнали с дороги, «Рено» Вернера вместе с мертвым хозяином спрятали в расселине, «Ситроен» столкнули в глубокий овраг. Найти его можно было только случайно. Вряд ли у кого-то появится желание спускаться туда, чтобы уточнить, находился ли в наемном автомобиле труп мужчины сорока трех лет, с проседью в русых волосах, хромого на левую ногу.

Да, теперь для всех, кто его знал, Дмитрий Аксаков мертв. Шадькович не самоубийца, он ни за что, никому и никогда не откроет правды. Гаврилов будет знать, что задание выполнено с блеском: уничтожены и Вернер, и Хромой. Если Лидия Николаевна тоже связана с этой бандой, о случившемся узнает и она, а потом и Татьяна. Значит, Татьяна сможет считать себя вдовой…