Сад пленённых сердец

Оттого ли, что дождь кажется мне унылым и непоэтичным, но я ненавижу его, даже если из пролетной тучки брызнет несколько капель. Стоит только полить дождю — и все пропало! Самые великолепные церемонии, самые удивительные праздничные зрелища теряют всякий смысл. Так почему же я непременно Должна была прийти в восторг, когда ко мне явился человек, вымокший с головы до ног?

Возлюбленный девушки Отикубо, тот самый, который посмеивался над господином Катано, вот кто мне по душе!

Он пришел не только в дождливую ночь, но посещал свою любимую и накануне, и третьего дня, — это и достойно похвалы. Но неприятно читать, как он мыл ноги. До чего же они были залеплены грязью!

Когда меня посетит друг в ненастную бурную ночь, веришь его любви, и на душе становится радостно!

Но особенно я счастлива, если гость придет ко мне в снежную ночь.

Как чудесно, когда мужчина является к своей возлюбленной, весь запорошенный снегом, шепча стих из песни:

Тайное свидание, само собой, больше волнует сердце, чем обычный визит на глазах у всех, но в обоих случаях женщина чувствует радостную гордость.

Его занесенные снегом одежды выглядят так необычно! Все на нем покажется прекрасным: «охотничья одежда», светло-зеленый наряд куродо и, уж разумеется, придворный кафтан. Даже будничный короткий кафтан, какие носят куродо шестого ранга, не оскорбит глаз, если он влажен от снега.

Бывало, раньше куродо ночью в любую погоду являлись на свидание к дамам в своих лучших одеждах и, случалось, выжимали из них воду струей.

Теперь они и днем их не наденут. Какое там, приходят к даме в самом будничном виде.

А уж до чего хороши были куродо в одежде начальников гвардии!

Впрочем, боюсь, что после моих слов любой мужчина сочтет своим долгом отправиться к своей возлюбленной под проливным дождем.

В ясную ночь, когда ослепительно горит луна, кто-то бросил письмо в покои, где спит дама. На листке великолепной алой бумаги написано только: «Пускай не знаешь ты…»

При свете луны дама читает эти слова. Прекрасная картина!

Разве это могло бы случиться в темную дождливую ночь?

Один человек всегда посылал мне письмо…

Один человек всегда посылал мне письмо на другое утро после любовной встречи.

Но вдруг он сказал мне:

— К чему лишние слова? Обойдемся без долгих объяснений. Мы встретились в последний раз. Прощайте!

На другой день от него ни слова.

Обычно он спешил прислать письмо с первыми лучами зари. Неудивительно, что я провела весь день в тоске.

«Значит, его решение твердо», — думала я.

На второй день с утра зарядил дождь. Настал полдень, а вестей все не было.

«Всему конец, он больше меня не любит», — сказала я себе.

Вечером, когда я в сумерках сидела на веранде, слуга, прятавшийся под большим зонтом, принес мне письмо. С каким нетерпением я открыла его и прочла. Там стояли лишь слова: «Как от дождей прибывает вода…»

Но сотни стихотворений не могли бы мне сказать больше!

Сегодня утром на небе не было ни облачка…

Сегодня утром на небе не было ни облачка, но вскоре его заволокли тяжелые тучи, все кругом потемнело, пошел густой снег, и на душе стало так грустно! Скоро выросли белые горы, а снег все сыпал и сыпал с прежней силой.

Вдруг я увидела человека с тонким и стройным станом, по виду из телохранителей какого-нибудь знатного господина. Прикрываясь зонтом от снега, он вошел во двор сквозь боковую дверцу в ограде, и я с любопытством наблюдала, как он вручил письмо той, кому оно предназначалось. Письмо было написано на листке бумаги Митиноку или, может быть, на белом листке с узорами, сложено в узкую полоску и завязано узлом. Тушь, видимо, замерзла от холода, и черта, проведенная вместо печати, к концам становилась заметно тоньше. Там, где был затянут узел, бумага смялась и волнилась мелкими морщинками.

Местами тушь чернела густыми пятнами, а кое-где шли тонкие бледные штрихи. Строки тесно лепились друг к другу на обеих сторонах листка.

Дама читала и перечитывала письмо снова и снова. Но вот удивительно, мое дело было сторона, а я волновалась: что говорилось в этом письме? Иногда дама чему-то улыбалась, и тогда любопытство разбирало меня еще сильнее.

Но я стояла слишком далеко и могла смутно догадываться лишь, что означают слова, четко написанные черной тушью.

Женщина, прекрасная лицом, с длинной челкой волос на лбу, получила письмо ранним утром, когда еще не рассеялся ночной сумрак. Она не в силах дождаться, пока зажгут огонь в лампе, но берет щипцами горящий уголек из жаровни и при его тусклом свете напряженно вглядывается в строки письма, пробуя хоть что-нибудь разобрать. До чего она хороша в это мгновение!

Лил долгий, беспрерывный дождь. Во дворце по какому-то случаю блюли пост, и Гэндзи целыми днями пребывал в личных покоях. Его тесть — канцлер все это время был недоволен им, досадовал на него за его легкомыслие, но все же продолжал посылать ему различные наряды и всякие редкостные вещи. Сыновья же канцлера постоянно бывали у Гэндзи, навещая его в его дворцовых покоях.

Один из них — царской крови по матери, бывший тогда в звании Тюдзё, был особенно дружен с Гэндзи. Они вместе веселились, вместе развлекались, и Гэндзи чувствовал себя с ним ближе и приятнее, чем со всеми другими.

У этого Тюдзё также не лежало сердце к своему жилищу у тестя, где о нем так заботились и за ним так ухаживали: подобно Гэндзи, он был большим ветреником. В доме отца у него также было прекрасно устроенное помещение, и когда Гэндзи случалось бывать у своего тестя, Тюдзё не отходил от него: он проводил с Гэндзи целые дни и ночи, — то за наукой, то за удовольствиями, не отставал, в общем, от него и ни в чем ему особенно не уступал. Они были неразлучны, и естественно, что уже более не стеснялись друг друга и не скрывали друг от друга ничего, что у них было на сердце: так дружны они были.

И вот в этот сырой вечер, когда все время тоскливо лил дождь, во дворце было мало народу. И у Гэндзи в покоях было тише, чем обыкновенно. Они сидели вдвоем с Тюдзё у светильника и читали.

Тюдзё обратил внимание на лежавшие на этажерке рядом с Гэндзи различные письма. Взяв их в руки, он чрезвычайно ими заинтересовался и во что бы то ни стало захотел узнать их содержание.