Элизабет Макнилл - Мастерская кукол

С каждой проведенной в темноте минутой ее страх и тревога росли, становясь все сильнее. Где она? Что произошло? В какое-то мгновение она даже подумала, что это просто одна из шуток Луиса, но ее радость была недолговечной: почти сразу Айрис поняла, что он здесь ни при чем, и испытала еще один приступ тошноты и панического ужаса. На какое-то время она будто обезумела и не сознавала, что делает. Айрис корчилась на стуле, извивалась, пыталась топать ногами, сжимала и разжимала кулаки. Стул под ней раскачивался все сильнее и в конце концов опрокинулся на бок. Острая боль в бедре и в ребрах пронзила ее. Одна рука Айрис оказалась плотно прижата к телу ее собственным весом, локоть вонзался в живот, щека прижалась к неровному, твердому полу, а рот наполнился затхлой горечью, похожей на привкус испорченного вина. В панике она забилась, забарахталась на полу, но веревки держали крепко, а терзавший ее страх становился все глубже, все острее.

– М-м-м-м-м-мгх-х! – промычала она, давясь закрывавшей рот тряпкой. – Мг-х-х-х…

Айрис казалось, что она вот-вот задохнется. Воздух не проходил в пересохшее, стиснутое судорогой горло. Она шире открыла рот, но это не помогло – вдохнуть она не могла. Руки и пальцы на ногах сделались холодными, как фарфор, кровь в жилах превратилась в лед. Страх сжимал сердце словно клещами, перед глазами плыли багровые пятна, кишечник сводило острыми спазмами.

И вдруг словно молния сверкнула у нее в мозгу. Она поняла…

Сайлас!..

Прочные ремни врезались в ее плоть точь-в-точь как его пальцы тогда, на выставке. Твердая земля, на которой она лежала, сдавливала, как его объятия – сырые, холодные. Закрывшая рот повязка – это его ледяные, вялые губы. Это он заманил ее сюда фальшивым письмом, и она сама пошла в расставленную ловушку. Но зачем? Зачем ему это было надо?

Думать об этом было слишком страшно. Айрис гнала от себя пугающие мысли, но они упорно возвращались. Что он с ней сделает, когда спустится в эту могилу? Или… или он вообще больше сюда не придет? Что, если он оставит ее здесь умирать, как пойманную крысу под перевернутым ведром?

Но она еще жива. Она хоть и с трудом, но дышит. Она представляет собственные пальцы на фоне голубых обоев и видит вздувшиеся вены, по которым бежит горячая кровь. Она черпает утешение в стуке собственного сердца.

И все же ей очень, очень страшно…

Сайлас торопливо шагал по улице, прижимая к груди плотный бумажный пакет. Он знал, что напрасно беспокоится, – шкаф с бабочками был достаточно тяжел, да и Айрис все равно не сможет ни развязать, ни разорвать толстые полотняные ленты, – и все же беспокойство не отступало: Сайлас боялся, что его главная драгоценность каким-то образом все же выскользнет у него из пальцев. Он войдет в двери, услышит тишину и поймет, что все это был только сон, волшебный сон, и что он снова остался один. Одиночество было для него пыткой. Сайлас только притворялся, будто оно ему по душе, но на самом деле выбора у него не было и он просто смирялся с неизбежным. Лавка, куда никто не заходит, кровать, которую ему не с кем разделить, привычка разговаривать с самим собой, давно ставшая его второй натурой, да шум собственных мыслей – все это до предела измотало разум и выжгло его душу дотла.

И вот все изменилось. Теперь у него появилась собеседница и друг – прелестнейшее из всех созданий. Сайлас был уверен: как только Айрис увидит свои любимые конфеты, которые он купил ей в той же лавке, куда она часто ходила сама, все недоразумения между ними тотчас будут забыты и похоронены. Да и разве может быть иначе? Ведь Айрис – леди и должна быть обучена благодарности.

Но вот и его дом… Едва войдя внутрь, Сайлас остановился и прислушался. Ничего. Он наклонился, и ему показалось, что из подвала доносится что-то вроде мяуканья, но это действительно могла быть кошка или забравшийся в соседний дом мальчишка-беспризорник.

Сдвинув в сторону шкаф, Сайлас открыл люк. Жалобное поскуливание стало громче, и ему захотелось утешить Айрис, успокоить, объяснить ей, что он – ее спаситель, но Сайлас сдержался. О том, кем они стали друг для друга за последние несколько часов, он пока не задумывался. В самом деле, кто для него Айрис? Пленница? Гостья? Его прекрасная дама или лучший экземпляр в коллекции? И кто он сам – ее тюремщик, друг, у которого она гостит, избавитель или хозяин? Впрочем, какая разница? Единственное, что имеет значение, это то, что теперь она здесь, с ним.

Сайлас зажег масляную лампу и, взяв в зубы пакет с конфетами, начал осторожно спускаться в подвал. Добравшись до нижней перекладины лестницы, он повернулся и, приподняв фонарь повыше, увидел, что Айрис лежит вместе со стулом на полу. Ее глаза налились кровью и в панике бегали из стороны в сторону.

– Не бойтесь, я не желаю вам зла, – сказал Сайлас, но когда он шагнул к ней, она съежилась от страха.

Взявшись за спинку стула, Сайлас снова поставил его вертикально.

– Я принес вам небольшой подарок.

Айрис уставилась на него, и Сайлас принялся нервно теребить рукав сюртука. Это выражение страха на ее прекрасном лице – откуда оно? Чего она так боится? В том, что он сделал, не было ничего особенного. На протяжении веков подобное случалось с сотнями, тысячами самых разных женщин. Она и сама предстала на картине в образе одной из них – так чего же она так боится?

Жестом фокусника Сайлас выхватил из-за спины пакет с конфетами, и взгляд Айрис мгновенно сделался острым и пронзительным.

– Глазированные трюфели, ваши любимые! – сказал он, но выражение ее лица не изменилось, и Сайлас решил зайти с другой стороны.

– Если вы обещаете вести себя благоразумно, я вас развяжу.

Тут Сайлас поперхнулся. Ему вдруг пришло в голову, что она полностью в его власти, а он к такому не привык. Не то чтобы это было неприятно – наоборот! – и все же Сайлас чувствовал себя неуверенно. После непродолжительного колебания он все же убрал повязку, закрывавшую ей половину лица. Айрис несколько раз открыла и закрыла рот, но ничего не сказала и не закричала. Последнее обстоятельство обнадежило Сайласа, и он проговорил как можно мягче, машинально переходя на «ты»:

– Хочешь, я буду класть конфеты прямо тебе в рот?

Он, впрочем, тут же пожалел о своих словах. В том, чтобы тебя кормили, как ребенка или собаку, было что-то недостойное, а ведь Айрис он считал леди.

– Отпустите меня, – вымолвила наконец Айрис, и ее голос прозвучал так странно, с такой мольбой, что Сайлас едва не выронил пакет. – Пожалуйста, отпустите!… Обещаю, я никому про вас не скажу… Я вообще никому ничего не скажу, только отпустите меня!

– Я купил эти конфеты специально для тебя, – несколько растерянно повторил Сайлас, пытаясь незаметно сменить тему разговора. – В той же самой лавке, куда ты ходила раньше.