Тимери Мурари - Арджуманд. Великая история великой любви

Очень скоро Шахрияр, подталкиваемый Мехрун-Ниссой, вновь заявил о своих правах на трон. Разве могла эта женщина безучастно смотреть, как власть уплывает у нее из рук? Ускользающая власть кажется особенно притягательной… Я не мог скрыть тревоги. Сначала угрожал Хосров, теперь Шахрияр… Действовать надо было стремительно, в империи не будет мира, пока один из нас не выйдет победителем.

— Вышли его, — советовала Арджуманд, гладя меня по руке. Мы с ней ужинали вдвоем в походном шатре. Слуг мы отпустили, и она подлила мне вина. Наступило время, которое я ценил более всего; мы с ней возлежали на тахте и слушали пение цикад. — Прикажи его схватить, а потом вышли из страны.

Моя жена была милосердна.

— Но он вернется. Я на его месте сделал бы то же. Собрал бы армию, и вернулся, чтобы сразиться. Ни один принц не лишит себя шанса стать Великим Моголом. Это самое богатое царство мира.

— Так заключи его в темницу… — Арджуманд заглянула мне в лицо, ища ответа, и с легкостью прочитала его. — Но ты этого не сделаешь, правда? Он слабоумный, у него нет сторонников. Дай немного времени, и он забудет о своих притязаниях.

— Боюсь, это вообще не его притязания, а Мехрун-Ниссы. А она не остановится. Единственное, чем я могу пресечь это…

— Нет, нет, любовь моя. Пощади его. Он ни в чем не виновен. Вы с ним одной крови, как и с Хосровом, и, если ты снова прольешь ее, наши жизни еще раз окажутся запятнанными.

— Останься Хосров в живых, где сегодня были бы мы? Еще один претендент, снова война? Нельзя ослаблять империю битвами за трон.

— Он твоя кровная родня, твой брат…

— У царей нет родни.

Моя правда была жестокой, но все же это была правда, а Арджуманд она казалась омерзительной. Она отпрянула, как от удара.

— Если я проявлю жалость к Шахрияру, любой выскочка решит, что вправе восстать против моей власти. Подумают, что Шах-Джахан утратил силу и мужество.

— Пусть думают, позволь им. А потом сокруши их. Но долг властителя — быть отцом своему народу.

— Я тоже читал наставления своего деда, — резко оборвал я любимую. — Акбар писал: правитель должен обладать большим сердцем, дабы заботы и огорчения не выбивали его из колеи. Но Шахрияр злоумышляет против меня, падишаха, и он должен умереть. — Я не мог не сказать этого.

Глядя на Арджуманд, я ждал, что она возразит, но она больше не делала попыток переубедить меня. Я испугал ее своей властностью, сам не желая того. Мне бы очень хотелось следовать назиданиям Акбара: сострадание и справедливость во всем. Но… нужно защитить трон и собственную жизнь. Власть над империей — свет, исходящий от Аллаха. Это Он возлагает на монархов кийан-кхуру , божественный ореол. Ничто не должно угрожать власти правителя.

Но… Арджуманд не понимала. Как бы она ни любила меня, амбиции власти были ей чужды. Кое-кто из женщин в гареме проворачивал сделки, стяжая богатство, ничто не могло насытить их алчность — Арджуманд просто любила меня, в этом и заключался смысл ее жизни. Для поддержания жизни ей нужны были еда, питье и… любовь. Властитель может восторгаться подобной духовной цельностью, но его обязанности не позволяют вести такую же жизнь. Властитель может испытывать завистливое восхищение простотой святых, но он не должен оставлять своих подданных без попечения, как пастух не может оставить свое стадо. Он обязан нести свое бремя, каким бы тяжелым оно ни было. Я никогда не понимал Гаутаму, не мог смириться с его выбором. Сиддхартха [107] Сиддхартха — имя, данное при рождении Будде Гаутаме, основателю буддизма (ок. 623 — ок. 544 до н. э. или на 60 лет позже). был царевичем, правителем своей страны, супругом своей жены, отцом своего ребенка, и он отказался от своего долга, бросил всё, чтобы вести жизнь аскета. Он предал жену, ребенка, свои обязанности, подданных. Разве не должен он был нести на плечах бремя царской власти? Конечно, буддисты находят ему оправдание, говоря: «Он стал Просветленным», но я оправдать его не могу. В чем больше нуждается этот мир: в хороших богах или в хороших правителях?

Арджуманд понимала, о чем я думаю, читая мысли по моему лицу. Интуиция, женское колдовство, сила могущественнее царской, подсказала ей, что я не изменю решения. Она проливала слезы по Хосрову, но сейчас не уронила ни одной по Шахрияру.

— Ты изменился. — Арджуманд отвернулась, в ее голосе слышалась печаль.

Я встал и шагнул в темноту, желтое пламя теперь освещало лишь мою любимую, превращая в золотое изваяние. Сердце мое тянулось к ней. Я хотел коснуться ее губ, глаз, щек, ощутить их нежную гладкость, но стоило мне протянуть руку, как она отшатнулась.

— Арджуманд, послушай, — сказал я. — Не в моих силах навсегда остаться мальчиком, впервые увидевшим тебя на мина-базаре много лет назад! Мир не стоит на месте, мгновения нельзя удержать. И я уже не мальчик, и ты стала другой. Я властитель империи, я должен измениться. Мальчик Шах-Джахан не смог бы править, мужчина Шах-Джахан может. Жизнь ожесточает сердце и разум. Мы долгие годы оставались бы неизменными, если бы не действия других людей: их предательство и амбиции, их любовь, их жестокость — вот что подталкивает нас к изменениям. Но и мы своими поступками меняем их жизни. Будь мы простыми крестьянами, жизнь у нас была бы простой и чистой. Но не это нам суждено.

Арджуманд так низко опустила голову под тяжестью моих слов, что длинные струящиеся волосы коснулись пола.

— Чего бы ты хотела? — спросил я.

— Теперь ничего, слишком поздно. Ты прав, мы больше не мальчик и девочка. Ты — падишах, я твоя единственная жена. Мы не можем убежать, скрыться. Остается надеяться, что я сама изменюсь со временем. Мне этого не хочется, но ты сказал, что мы не можем прожить, не касаясь других жизней, не влияя на них и не попадая под их влияние. Но… моя любовь к тебе никогда не переменится. Ее нельзя ни похитить, ни запачкать, и, возможно, только благодаря ее силе я все же сумею остаться той самой девочкой, которую ты впервые увидел много лет назад… — Арджуманд взяла меня за руку и поцеловала ее, будто прощаясь. — Останься здесь на эту ночь, — попросила она.

Меня ждали дела, но я пообещал:

— Я вернусь.

— О нет, тогда не в эту ночь. В другую. Не хочу, снова увидеть тот давний страшный сон — сначала кровь, а потом из тумана появляется лицо человека, которого я не знаю.

Я не вернулся к ней в ту ночь. Я отправил послание отцу Арджуманд в Лахор. Это был третий мой указ: казнить Шахрияра и его сыновей. Я не хотел, чтобы его дети мстили мне, — по мусульманскому закону они могли обратиться в суд с обвинениями в убийстве отца. Я был начеку. Тактья такхта… Может ли хоть один из властителей пройти к трону, не оставив кровавых следов? Только если он счастливец и только если единственный сын. Я всем сердцем надеялся, что, когда настанет время, буду в состоянии определить судьбу своих сыновей. Они не прольют кровь друг друга.