Елена Арсеньева - Свои, родные, наши!

– А что, – удивилась Лиля, – мы еще кого-то ждем?

– Ну, жизнь полна неожиданностей, – развел руками Ростопчин, открывая бутылку. – Насколько я помню, по русскому обычаю первые три тоста должны быть за здоровье именинницы.

И тут в дверь снова позвонили. Да как резко, настойчиво!

Ростопчин хитро взглянул на Лилю, и та вдруг догадалась о том, о чем не смела и мечтать:

– Это он? Это Сережа?!

– Я полагаю, что не Маргарет Тэтчер! – усмехнулся Иван Илларионович.

Лиля бросилась открывать – и очутилась в объятиях Сергея. Правда, он обнимал ее одной рукой – в другой был огромный букет белых лилий!

– Здравствуй, Карамелька! – своим незабываемым голосом произнес он. – Разве я мог забыть этот день?

– Сереженька, ну как, как такое может быть?! – шептала Лиля счастливо.

– Я всегда говорю – мир полон неожиданностей, – весело сказал Ростопчин.

– И не без добрых людей, – кивнул Сергей. – Это Иван Илларионович сделал мне вызов.

– А Сережа помогает мне с изданиями русских писателей, – улыбнулся Ростопчин. – Будем издавать Набокова, Мандельштама, Бродского…

– И Камышеву, – подхватил Сергей. – Вот видите – скоро будет новая книжка!

Он взял со стола несколько листков машинописного текста – и вдруг увидел под ними часики.

– Карамелька, откуда такая роскошь?

– Они не настоящие, – улыбнулась Лиля. – Это бижутерия.

– А-а, – успокоился Сергей, – а то я уже думал, мне пора начинать ревновать. Такие подарки просто так не делают.

– Позвольте? – Ростопчин надел очки, взял часы. – Я кое-что в этом понимаю. Знаете, эта бижутерия называется Картье.

– Как? – ахнула Лиля.

– И стоит это удовольствие тысяч десять фунтов, не меньше, – уверенно сказал Ростопчин.

– Та-ак… – протянул Сергей. – Арефьев?

– Ну да, – растерянно кивнула Лиля.

– Понятно!

Сергей отвернулся.

– Я же ничего не знала, – взмолилась Лиля, – я же…

Она не договорила.

– У вас что, в Лондоне совсем воры перевелись, дверь не закрываете? – раздался вдруг голос, при звуке которого у Лили подкосились ноги.

Медленно обернулась. На пороге, с букетом лилий в руках, стоял какой-то высокий человек в кожаной куртке, больших темных очках и каскетке, козырек которой прикрывал лицо. Вот он потянул с головы каскетку… Волосы у него были, как говорится, соль с перцем, сильно тронутые сединой. Потом снял очки, открыв перечеркнутое длинным шрамом лицо… которое все равно оставалось красивым и родным, до слез родным!

Котя?!

Лицо его вдруг расплылось – из глаз Лили хлынули слезы, смывая реальность. Неужели это все происходит наяву?..

– Эй, звеньевой! – сердито крикнул Константин. – Ты же должен был ее подготовить!

Сергей только руками развел.

– …Как падал самолет – не помню, – рассказывал Константин потом, уже гораздо позже, когда первое потрясение улеглось, и было выпито вино, и Лиля привыкла к тому, что брат вернулся и сидит рядом, а Сергей и Иван Илларионович деликатно ушли, оставив их вдвоем. – Очнулся уже в какой-то палатке. Потом меня все время куда-то везли. Это были кочевники. Их называют туареги. У них, в пустыне, я прожил три года. Ни хрена не понимал, что происходит, где нахожусь, куда мы движемся… Поначалу хотел бежать. А куда бежать? Пески кругом! Сахара! Ну а потом меня продали. Как летчика – американцам. Так я и оказался в США.

– Шрам – это они тебя пытали?! – вскинулась Лиля.

– Ну, они пытались получить кое-какие сведения, – пожал плечами Константин. – Но ничего нового я им сообщить не мог, да и не хотел. И вообще, косил под потерявшего память, слегка чокнутого от жизни среди кочевников. Кто бы не чокнулся на моем месте! Ну, помариновали меня – и отпустили. А шрам – это от падения.

– Но когда тебя отпустили, почему же ты сразу нам ничего не сообщил? – воскликнула Лиля. – Ты же мог позвонить нам, написать!

– Ты думаешь, я не хотел? – вздохнул Константин. – Ты даже не представляешь, как я хотел домой, к тебе, к маме, к отцу, в наш Дом с лилиями… – Он обнял сестру. – Знаешь, сколько раз я стоял перед нашим посольством и думал: зайду я – и что? Из партии попрут, летать запретят. И поди докажи, что я не верблюд, в смысле не шпион, что не вербанули меня или в Африке, или уже здесь, в Штатах… Жизнь испорчу отцу и тебе с Камышевым. Так что я решил: будет лучше, если все по-прежнему станут думать, будто я погиб при исполнении интернационального долга. Смертью героя пал!

– Котик, ну какой же ты дурак, хоть и вся голова седая! – в сердцах сказала Лиля. – Если бы ты знал, как мне тебя не хватало все это время! Вот если бы ты тогда объявился, возможно, даже моя жизнь пошла бы по-другому!

– Поэтому ты мне и снилась все время, – признался Константин. – Правда-правда! Ты с мамой. Иногда даже отец! Кстати, как он?

– Ну, как? Не разговаривает со мной. Вся связь только через маму.

– Узнаю Михаила Ивановича, – невесело усмехнулся Константин.

– Ну а вообще – хорошо, по крайней мере здоров.

– Это главное! – кивнул брат. – Лиля, а ты о моей маме что-нибудь знаешь?

Лиля отвела глаза:

– Маргарита Васильевна… она умерла два года назад.

И заплакала, увидев, как побелело лицо брата.

Константин стремительно вышел в другую комнату.

«Что же мы с ним наделали с нашими жизнями? – подумала Лиля тоскливо. – Мы оба?!»

Оставив Лилю с Константином и проводив Ивана Илларионовича, Сергей еще долго бродил по Лондону. С темнотой улицы не становились тише, и чем ближе придвигалась ночь, тем ярче сияли рекламные огни, и громче звучала музыка в пабах и ресторанах, и веселей смеялись люди, бродившие по улицам, то и дело заходившие в магазины и сувенирные лавки, которые работали чуть ли не до утра.

Бродя, казалось, бесцельно, как праздношатающийся турист, Сергей при этом точно знал, куда идет. Ему просто нужно было как следует обдумать разговор, который ему предстоял.

Он шел к Арефьеву, чтобы уговорить – умолить его, если нужно, – оставить Лилю в покое, отпустить ее. Эти баснословно дорогие часы наполнили его сердце еще не знаемой ревностью. Герман снова начал свои подходцы… Он решил вернуть Лилю, в этом Сергей не сомневался, и сейчас он готов был поверить даже в то, что Арефьев ничуть не болен, а просто симулирует, желая разжалобить Лилю, ведь по-русски жалеть – значит любить…

Однако, когда Герман не сразу, с явным трудом открыл дверь, Сергей сразу понял, что о притворстве не может быть и речи. Герман изменился не просто сильно – страшно. Это в самом деле был полутруп…

– Я знаю, что ты любишь Лилю, – сказал Герман, не дожидаясь, когда разговор начнет потрясенный увиденным, растерявшийся Сергей. – Но она никуда не уедет.

– Тебе так приятно ее мучить? – мигом забыв о всяком сочувствии к умирающему, выкрикнул Сергей.