Бернард Корнуэлл - Высшая милость

Матфей, Лука, Марк, Иоанн,

Постель мою благословили,

Четыре ангела у ложа,

Четыре ангела вокруг.

Один — лишь молча наблюдать,

Другой — неистово молиться,

И двое — унести мой дух.

— Томас Ади

Посвящается Майклу, Тодду и Джилл

Корабль швыряло на волнах. Ветер завывал в снастях, и вода заливала хлипкую палубу, грозя снести дрожащие шпангоуты в очередную волну.

— Капитан! Вам нужно убрать эту чёртову мачту!

Капитан не обратил никакого внимания на крик рулевого.

— Вы сумасшедший, капитан!

Конечно, он сумасшедший. Он гордился этим, смеялся над этим, обожал это. Матросы качали головами, одни крестились, другие, протестанты, просто молились. До всех этих бед капитан сочинял стихи, и теперь все они роились в его голове.

Час спустя он спустил паруса, давая кораблю возможность самому маневрировать, биться и катиться по волнам как по железнодорожным рельсам. Он неотрывно смотрел сквозь пелену дождя и ветра, долго вглядываясь в тонкую черную полоску земли. Матросы молчали, хотя каждый знал, сколько им требуется места, чтобы обойти на ветре невысокий тёмный мыс. Они с выжиданием смотрели на капитана.

Наконец он подошел к рулевому. Его лицо было спокойным и печальным.

— Вот сейчас обходи его.

— Капитан!..

Они прошли достаточно близко, чтобы разглядеть железную корзину на вершине шеста, служившую маяком в Лизарде. Лизард… Для многих он был последним образом Англии, а для большинства вообще последний образ земли, перед тем как необъятный Атлантический океан поглотит их корабль.

Капитан прощался. Он смотрел на Лизард до тех пор, пока тот не скрылся в шторме, но и тогда капитан продолжал смотреть, как будто в этом шквале внезапно мог появиться маяк. Он уходил.

Он бросал ребенка, которого никогда не видел.

Он оставлял ей состояние, которое она могла никогда не увидеть.

Он бросал её, как все родители бросают своих детей; но этого ребенка он бросал задолго до его рождения, и все то богатство, которое он ей оставлял, не смягчало его вину. Он бросил её, как теперь бросал все те жизни, до которых дотронулся и запачкал. Он отправлялся в то место, где обещал себе начать все сначала, и где может быть забыта вся печаль, оставляемая им. Только одну вещь из своего стыда он взял с собой. На шее под тельняшкой у него висела золотая цепь.

Он был врагом одного короля и другом другого. Его называли самым красивым мужчиной в Европе и до сих пор, вопреки тюрьме, вопреки войнам, он был великолепен.

Он кинул последний взгляд назад, и Англия исчезла из вида. Его дочь осталась в старой жизни.

Впервые она встретила Тоби Лазендера в день, обещавший, как казалось, райское блаженство. Англия дремала в летнем зное. Воздух был насыщен ароматами дикого базилика и майорана, она сидела у кромки ручья, где рос пурпурный вербейник.

Она считала, что поблизости никого нет. Нервно как животное, высматривающее врагов, огляделась по сторонам из-за того, что собиралась согрешить.

Она была уверена, что рядом никого нет. Посмотрела налево, туда, где от дома через живую изгородь по лугу шла тропинка, но никого не увидела. Пристально посмотрела на густые заросли по другую сторону ручья, но никакого движения среди могучих буковых стволов и в низине позади них не заметила. Место было в её распоряжении.

Три года назад, когда ей было семнадцать, и уже год как умерла её мать, этот грех казался ей чудовищным, превосходящим все другие проступки. Тогда она боялась, что этот таинственный грех против Святого Духа такой ужасный, что в Святом Писании он не описывается, а только упоминается как непростительный, и ей продолжали внушать, что она грешит. Теперь, три лета спустя осведомлённость какую-то часть страха испарила из неё, но она продолжала верить, что это грех.

Она сняла капор и аккуратно положила его в широкую деревянную корзину, в которой должна принести тростник из заводи. Отец её, богатый человек, настаивал, чтобы она работала. Святой Павел, — говорил он, — делал палатки, и каждый христианин должен знать какое-нибудь ремесло. С восьми лет она работала в сыроварне, но затем вызвалась носить тростник, который требовался для циновок и светильников. Для этого была причина. Здесь, возле глубокой заводи речки она могла быть одна.

Она распустила волосы, положила шпильки в корзину, где они не могли потеряться. Снова осмотрелась, но вокруг все было неподвижно. Она ощущала безлюдность, как будто был шестой день мироздания. Её волосы, светлые как самое светлое золото, упали на лицо.

Над ней, знала она, ангел переворачивал огромные страницы книги жизни Агнца. Отец рассказал ей про ангела и его книгу, когда ей было шесть лет, и название книги казалось очень странным. Теперь она понимала, что Агнцом был Иисус, а книга жизни на самом деле была книгой конца. Она представляла её громадной, с большими латунными застежками, толстыми кожаными бороздками возле переплета и со страницами, достаточно большими, чтобы записать каждый грех, совершенный каждым человеком на божьей земле. Ангел искал её имя, ведя пальцем вниз по строчкам и держа перо с капающими чернилами.

В Судный день, — говорил отец, — книгу жизни передадут Господу. Каждый человек по очереди будет подходить и вставать перед Его величественным престолом, в то время как гулкий голос будет зачитывать его грехи, записанные в этой книге. Она страшилась этого дня. Она боялась стоять на кристальном полу перед престолом из изумрудов и яшмы, но этот страх не мог спасти её от прегрешения, как и все молитвы, которые она творила.

Крошечное дуновение ветерка колыхнуло её волосы возле лица, тронуло серебром ряби на поверхности речки и опять все стихло. Было жарко. Льняной воротничок черного платья туго стягивал шею, лиф платья прилипал к телу, и тяжело свисали юбки. Казалось, летняя жара сдавливала воздух.

Она засунула руки под юбки и расшнуровала верх чулок над коленями. Она сильно волновалась, когда смотрела по сторонам, но убедилась, что была одна. Отец должен вернуться из Дорчестера от поверенного только к вечеру, брат был в деревне с викарием, а из слуг никто к ручью не ходил. Она стянула толстые чулки и положила их в большие кожаные башмаки.

Хозяйка Баггилай, экономка отца, велела у ручья не бездельничать, потому что могли прийти солдаты. Солдаты никогда не приходили.

Война началась год назад в 1642 году, и отец был полон необычного возбуждения. Он помогал вешать католического священника в старом римском амфитеатре в Дорчестере, что для Мэтью Слайта было знаком Господа о близком господстве пуритан. Мэтью Слайт и все его домашние и вся деревня были пуританами. По ночам он молился за поражение короля и победу Парламента, но война походила на отдаленную грозу, которая громыхала далеко за горизонтом. Вряд ли она коснется поместья Уирлатонн или деревню, от которой поместье взяло своё название.