Бернард Корнуэлл - Высшая милость

— Мы ещё увидимся, полковник?

— Кто знает? — его голос снова звучал грубо. Лодку относило. За лодкой Смолевка уже видела пузырящийся полосатый след. Весла скрипели в уключинах.

Тоби держал её. На воде было ужасно холодно. Слева от лодки он видел, как поверхность моря разбивалась небольшими смыкающимися волнами, откатывающими от огромного илистого берега.

Он крепко обнял жену за плечи.

— Я рад, что он нам не враг.

— И я.

Под плащом чувствовались печати. Теперь они были в безопасности. Она увозила их от своих врагов, от войны, к будущему, которое отец желал ей задолго до этого момента. Она покидала Англию.

Она снова обернулась, но берега было почти не видно. На фоне ночного неба можно было различить только острый выступ старого амбара, и она не видела Вавассора Деворакса. Она странно хихикнула.

— Он поцеловал мне руку.

— Возможно, в конце концов, ты ему понравилась.

Лодка пришвартовалась к борту «Странника». У средней части корабля матросы подняли Смолевку вверх, сильные руки подхватили и вытянули её в безопасность палубы. Корабль пах смолой и солью. Ветер трепал веревки в снастях.

Капитан, бородатый и улыбающийся, провёл их в большую каюту на корме. Она была освещена защищёнными фонарями, мягкие сиденья делали её уютной. Он дал им корабельные плащи, чтобы они могли согреться, пообещал им суп и попросил извинить его за отсутствие, пока он будет готовить корабль к отплытию. Смолевка посмотрела на Тоби. Она нервничала и была взволнована, думая о плавании по морю. Они были одни. Они могли посмотреть назад, обдумать события этой ночи, вспомнить все страхи, поцелуи под дулом пистолета и странный момент, когда Деворакс раскрыл, что он всё же человек Лопеза. Смолевка улыбнулась.

— Я люблю тебя.

По палубе над их головами пробежали чьи-то босые ноги. Тоби улыбнулся.

— Я люблю тебя, — он положил сверток для Лопеза на стол в каюте и замер.

На бумаге чернилами было выведено имя: Леди Смолевка Лазендер.

— Это твое.

Мгновение она смотрела на него, затем холодными пальцами разорвала завязку и бумагу. Внутри оказалась полированная деревянная квадратная коробочка. Пять дюймов в глубину, шесть в ширину, с искусно сделанной металлической защелкой.

Она не почувствовала крена корабля, когда вытаскивали якорь из ила. Она не почувствовала, что корабль наклонился от ветра с берега.

Открывая крышку, она уже понимала, что она найдет.

Внутри коробочка имела впадины под формы, обтянутые красным бархатом. Четыре ямки для четырёх печатей, и три были пусты.

В четвертой ямке, с цепочкой, обмотанной вокруг выступающего резного металла, находилась золотая печать святого Иоанна.

Она открыла окно каюты и крикнула в темноту. Она крикнула как чайка на безлюдном побережье. Она крикнула болоту, солончакам, темной полосе холодной земли:

— Отец!

Кристофер Аретайн не услышал её. Он стоял на берегу и смотрел, как корабль уносит его дочь вдаль, увозит в безопасность, увозит с той любовью, которую он так отчаянно желал для неё. Он стоял и смотрел, пока темное очертание корабля не растаяло в ночи.

Она была похожа на свою мать. Глядя на Смолевку, он вспоминал девушку того давнего времени, возвращая Аретайну боль надежды и смеха, любви и наслаждения, воспоминания. Сотни раз он хотел рассказать Смолевке правду и сотни раз отступал. Но теперь она знает и сможет найти его, если пожелает. Она знает.

Он повернулся, хрустя по раковинам, и взобрался на горбатый торфяной гребень. Он завидовал её любви.

Аретайн вошёл обратно в амбар, глаза пустые, как море. Взял бутылку вина, выпил и посмотрел на сэра Гренвиля.

— Пришло твое время, Кони.

Сэр Гренвиль нахмурился. У него болел живот, но он все ещё надеялся.

— Мы можем поговорить, Деворакс?

Огромный солдат рассмеялся.

— Деворакс! Ты не помнишь меня, да? Ты помнишь меня только молодым, когда ты хотел меня на вонючих простынях, когда ты пририсовал мой портрет к Нарциссу, — Деворакс смеялся над трясущейся плотью перед ним. — У тебя все ещё есть эта картина, Кони? Ты ещё смотришь на неё и испытываешь вожделение?

Кони задрожал от страха.

Кит Аретайн улыбнулся.

— Я вернулся из Мерилэнд, когда началась война, Кони. Я молился, чтобы ты был моим врагом.

— Нет! — казалось, крик разорвал юриста, как будто из него вырвали крюк.

— Да.

Аретайн повернулся к Эбенизеру, и его голос был холоднее, чем ветер, который унес Смолевку.

— Мое имя Кристофер Аретайн. Твоя сестра просила сохранить тебе жизнь. Оставить тебя в живых?

Эбенизер не ответил. Его внутренности превратились в жижу. Он только помнил, как этот человек рубил труп у Тайберна, с жутким мастерством разрезая мертвое тело.

Аретайн отвернулся от них. Его дочь просила сохранить жизнь Эбенизеру, но он не был настроен соглашаться с ней. Он посмотрел на своих людей и махнул рукой.

— Всех убить.

Он вышел из старого каменного строения, которое когда-то было церковью, и услышал крики о помиловании, визги сэра Гренвиля Кони. Он слышал старый, старый звук стальных клинков, забивающих людей. Он не обратил внимания на их смерти. Он пошёл к торфяному гребню и неподвижно, долго смотрел в пустое, пустое небо, думая о своей дочери, выросшей такой правильной, и чувствовал жалость к самому себе. Он был пьян.

Смолевка плакала.

— Это мой отец!

Тоби в изумлении смотрел на четыре печати, все вместе лежащие на столе, и качал головой.

— Похоже, он хотел, чтобы ты не узнала до последнего момента.

На внутренней поверхности полированной крышки чернилами было написано: «Смолевке, с тем, что, я полагаю, называется Любовью. Твой отец, Деворакс, Аретайн, Кит». Смолевка тряхнула головой.

— Я не понимаю!

Она взяла четвертую, последнюю печать, печать святого Иоанна. На ней была изображена потира с ядом, с помощью которой император Домициан пытался убить святого, а вокруг ножки потиры обвивалась змея, уносящая яд.

Внутри святого Матфея для Мэтью Слайта находилось распятие, внутри святого Марка для сэра Гренвиля Кони находилась обнажённая женщина, внутри святого Луки был серебряный поросенок. Она раскрутила последнюю печать.

Внутри, зажатый крошечными серебряными коготками, лежал страх её отца.

Маленькое, посеребренное зеркало, в котором он видел себя.

Корабль плыл в ночи, и его грузом была любовь.