Энн Райс - Страсть Клеопатры [litres]

– Есть еще одна причина, по которой я склоняюсь к мнению, что она вообще не хочет контактировать с нами.

– Ты ничего не хочешь мне сказать? – Джулия заглянула ему в глаза. – Рамзес, тебе не следует опасаться, что я стану ревновать тебя к этому созданию, как какая-нибудь школьница. Кем бы она ни была, сейчас я равна ей и по силе, и по неуязвимости.

– Я знаю это, – сказал он.

– А еще я, как и раньше, не верю, что это настоящая Клеопатра.

– Но кто же это еще может быть, Джулия?

– Рамзес, у Клеопатры не может быть души. Просто не может. А я верю, что у каждого человека есть душа. Я не знаю, куда попадают души людей после смерти, но я уверена, что они не могут оставаться внутри трупов, которые столетиями лежат в земле или хранятся в музеях.

Он потянулся к ней и погладил по щеке. Какая она ослепительная и бесстрашная, сообразительная и отважная.

Человеческие души. Ну что мы вообще знаем о душе?

В голове его кружилось множество древних молитв и песнопений, перед глазами возникали лица давно умерших жрецов. Вспышкой промелькнула его прежняя обязанность, которую он выполнял, будучи царем, участвуя во всевозможных ритуалах на рассвете, в сумерках, в полдень. Он спускался в свою новую гробницу, подготовленную для него во время его царствования, и просил, чтобы ему читали вслух бесконечные надписи на ее стенах. Его душе после его смерти на земле предстояло отправиться на небеса. Однако где она находилась сейчас? Разумеется, в нем.

Это было слишком сложно для осмысления. Но он точно знал, что это существо было Клеопатрой! Джулия могла сколько угодно рассуждать о невозможности такого, могла называть ее монстром, выходцем с того света, могла говорить о христианских поверьях, согласно которым человеческая душа покидает тело на невидимых крыльях. Но он был уверен, что та, кого он воскресил в Каирском музее, была Клеопатрой.

– Пойдем. Давай прогуляемся, – предложила Джулия. – Мы с тобой находимся в одном из прекраснейших городов мира и при этом не нуждаемся в сне. Если уж нам суждено скоро возвращаться в Лондон, давай сейчас пройдемся по этим улицам, не думая об уличных грабителях, несчастных случаях и даже о самой Клеопатре.

Радостно рассмеявшись, он позволил ей поднять его на ноги с такой неожиданной силой, которую всего несколько месяцев назад даже нельзя было себе вообразить.

Когда-то Джулия боялась рек.

Еще девочкой она отказывалась подходить к любым перилам по берегам Темзы, потому что была уверена, что неминуемо поскользнется, упадет через ограждение, и темные воды бесследно поглотят ее.

Но сейчас, когда они с Рамзесом шли вдоль Сены в сторону темных очертаний собора Нотр-Дам, она не испытывала страха.

Она чувствовала, что, стоило только ей захотеть, и она могла бы без устали проплыть эту реку по всей ее длине. Вместе они могли бы по Сене добраться до самого моря, а там поселиться на каком-нибудь необитаемом острове, куда из-за жестоких штормов и неприступных скалистых берегов не мог бы вторгнуться ни один смертный. Там они нашли бы уединение, которое позволило бы им неторопливо наслаждаться любыми своими мыслями с тем же упоением, с которым иные рассматривают драгоценные камни.

На какой-то миг ей даже показалось, что им с Рамзесом стоило бы сделать это прямо сейчас, хотя она и знала, что у них нет другого выхода, кроме как вернуться в Лондон, причем чем скорее, тем лучше.

Стоял теплый весенний вечер, и поэтому они сняли свои пальто, а она – и свой цилиндр, так что кудри ее волос рассыпались по белой рубашке. Случайный прохожий сейчас мог бы принять ее за изящную уличную музыкантшу, отдающую предпочтение в одежде мужскому стилю. Жара или суровый мороз, равно как и навязчивые предубеждения общественного мнения, благодаря эликсиру больше уже никогда не будут волновать ее. К ее новым качествам относилось также обостренное восприятие, позволявшее ей определять, скрывается ли в далеких тенях что-то материальное или нет, и способность в считаные минуты запоминать огромные объемы текста. Обретя такие умения, она ощущала, что сможет удивительно легко отказаться от своих скучных и утомительных повседневных обязанностей.

– Ты встревожена? – спросил Рамзес, беря ее за руку.

– Нет, не встревожена. Просто задумалась.

– Поделись со мной своими мыслями.

В его тоне чувствовались мощь и царственность, и одновременно доброжелательность. Все потому, что на протяжении многих сотен лет он играл роль мудрого советчика, тогда как правил как фараон всего шестьдесят четыре года.

– Я думала о том, что могло бы людей в нашем положении в конце концов подтолкнуть к тому, чтобы выбрать уединение, – ответила она.

– Интересно. Изоляция без компаньона была бы немыслимой для меня. Потому что для меня уединение означает лишь одно – сон. А он был бы предпочтителен только в том случае, если требования человека, призвавшего меня к жизни, стали бы невыносимы.

– Выходит, ты не допускаешь мысли, чтобы поселиться со мной на каком-то необитаемом острове, где не могут жить простые смертные?

– А ты мечтаешь об этом, Джулия?

– Я не вполне уверена, но такая возможность кажется очень соблазнительной. Однако лишь как одна из тысячи других. Или даже из миллиона. Потому что сейчас у нас достаточно времени, чтобы опробовать их все.

Рамзес улыбнулся и на ходу прижал ее к себе ближе.

– Наслаждаться этим даром вместе с тобой – совсем другое дело. Все вообще воспринимается иначе, когда ты чувствуешь, что ты не одинок. Но с тобой это ощущается особенно ярко.

– Так и должно быть. Только что ты назвал это даром, но прежде для тебя это было проклятием, и самого тебя звали Рамзесом Проклятым. Но сейчас я даже представить себе не могу, чтобы ты назвал себя так. И это радует меня, Рамзес. Очень радует.

– Да, теперь я и сам вижу, что проклятьем было не бессмертие, а та роль, которую я выбрал для себя. Роль советника. Я ни на секунду не пожалел об этом, но в конце концов это стало невыносимым. И я не могу больше винить в своих прошлых несчастьях исключительно падение власти Клеопатры.

– Или падение Египта, – прошептала Джулия.

– Да. Мною руководила жажда новой жизни, но у меня не было возможности ее утолить. Поэтому я добровольно отдал себя во власть времени. Открытие твоего отца, мое пробуждение были знаками судьбы, но самое замечательное в этой судьбе – это ты, моя Джулия.

Эти слова побудили Джулию с восторгом броситься к нему в объятия. Ее шею враз опалило его горячее дыхание. Час был уже поздний, и такое бурное проявление чувств в это время казалось Джулии абсолютно неприемлемым, даже в Париже. Но только до принятия ею эликсира.

– Нам необязательно возвращаться в Лондон, Джулия. Если, конечно, ты этого не хочешь.