Энн Райс - Страсть Клеопатры [litres]

– И поэтому ты хочешь отослать его отсюда? Чтобы защитить его от Клеопатры?

– Частично – да. Но только частично. Я также хочу, чтобы в его жизни произошло приключение, чтобы он обрел неведомый ему доселе жизненный опыт. Нечто такое, что заменило бы в его душе потребность в Клеопатре. Как если бы он открыл что-то новое в самом себе. А если он просто уползет в свое логово и примется по-джентльменски зализывать раны, его одержимость ею будет только возрастать. Более того – он может попробовать ее отыскать. Только подумай, Рамзес, к какой катастрофе это может привести. К ужасной катастрофе!

– Но ты же не можешь послать его в кругосветное путешествие навсегда, Джулия.

– Не могу. Но так у меня будет надежда, что при его новом самосознании и его страстном желании быть любимым, о котором он сам говорит, это приведет его к чему-то неиспытанному. Появится иное чувство, появится другая женщина. Появится что-то такое, что переместит его навязчивые мысли о Клеопатре в разряд далеких воспоминаний.

– Но Алекс Саварелл не способен на сильные чувства. Это и делает его Алексом Савареллом.

– Если говорить о прежнем Алексе, то да, ты прав. Однако ты, Рамзес, не видел человека, с которым я встречалась сегодня. Он очень изменился, как и мы, но только он не принимал эликсир.

– Итак, ты хочешь отправить его путешествовать в поисках новой возлюбленной?

– Может быть, да, а может, и нет. Возможно, это будет не одна возлюбленная! Пусть он полностью потеряет себя в мире чувственных наслаждений. Или пусть отправляется на тропический остров и днями напролет поглощает там психологические романы, например, Дэвида Герберта Лоуренса. Все это не важно, Рамзес. А важно, чтобы он каким-то иным образом преодолел изводящую его сейчас страсть по этому существу. И, если для этого ему потребуется целый гарем, я готова оплатить услуги любых куртизанок.

– У вас в двадцатом веке совершенно нелепые представления о гаремах. Женщины там – не куклы и не каменные статуи. Это живые люди со своими чувствами, требованиями, потребностями. И управление гаремом – это не то, что понравится совершающему побег от любви лондонскому аристократу.

– Рамзес, будь серьезным.

– Я серьезен, Джулия, – мягко улыбнулся он, поправляя локон, упавший на ее лицо. – И я вижу, что и ты сейчас очень серьезна и очень напугана.

– Однако ты не разделяешь моих чувств.

– Если Клеопатра действительно желает причинить какой-то вред Алексу, почему она тогда задержалась со своим новым красавцем-компаньоном в Александрии? Ты сама задавалась этим вопросом.

– А ты тогда ответил мне, что она непредсказуема. Что это, возможно, вообще не настоящая Клеопатра, а какой-то ее злобный двойник. Как еще иначе объяснить ее такое бессердечное, пренебрежительное отношение к человеческой жизни?

– В ее семье достоинство измерялось тем, насколько быстро человек был способен избавиться от собственных братьев и сестер и подняться на трон. Это единственное возможное объяснение тому, что ты называешь пренебрежительным отношением к чужой жизни.

– Я не имею в виду то, что она делала в Александрии. Я говорю только о том, что произошло в Каире всего несколько месяцев назад. Там она убивала беспричинно, очертя голову, Рамзес. Просто убивала мужчин, которых соблазняла в темных переулках. У нас есть газетные вырезки об этом, и мы знаем, что это была она. Так почему ты сейчас защищаешь ее?

– Я ее не защищаю, – тихо ответил он. – Как и сожалею о своем поступке в Каирском музее. Но здравомыслие, Джулия. На него я сейчас пытаюсь обратить твое внимание.

– Здравомыслие, – рассеянно прошептала Джулия, словно забыла значение этого слова.

– Именно. Если бы ей было свойственно бессердечное, пренебрежительное отношение к человеческим жизням, как ты об этом говоришь, и при этом она желала бы зла Алексу, он давно был бы уже мертв.

– Ты все-таки не понимаешь меня. Я боюсь, что она причинит ему вред иначе.

– Каким же образом, дорогая? Чего ты боишься?

– Я опасаюсь, что она превратит его в своего рода компаньона. Что он полностью отдастся в ее власть и в итоге станет орудием в ее темных делах.

– Ты опасаешься этого потому, что его чувства к ней сделали его неузнаваемым?

– Да, – прошептала она. – Да, Рамзес. Именно поэтому.

– Понятно.

Однако ничего более Рамзес добавить не мог или не захотел, и последовавшее молчание позволило тягостным мыслям вновь завладеть Джулией.

– Да, я понимаю, что это абсурд – послать его в кругосветное путешествие, – сказала она. – Алекс никогда на это не согласится. Но если бы было что-то такое, что сделало бы его неуязвимым для ее чар, если она вдруг вновь появится в его жизни, я бы обязательно это использовала. Причем не медлила бы ни секунды.

– Все дело в твоем чувстве вины, Джулия. Ты считаешь, что он стал уязвим для нее потому, что не добился твоей любви.

– Ты прав. Я знаю, что ты прав. Но видеть, как сильно он изменился… С другой стороны, его чувства можно было бы назвать священными, если бы не знать, что причиной этому была она.

– И не знать, что остановить ее невозможно.

– Да, Рамзес, вот именно. Так и есть.

– Тогда я предлагаю тебе следующее и надеюсь, что это успокоит тебя. Она пока не предпринимала попыток встретиться с ним, хотя ходит по этой земле уже несколько месяцев. Все это время она спокойно позволяла ему горевать по ней и чахнуть. Попробуй найти утешение в этом, Джулия. Возможно, она обладает властью над ним и может легко его соблазнить. Но почему-то не проявляет ни малейшего желания воспользоваться этой властью.

– Надеюсь, что и в этом ты прав, Рамзес. По крайней мере я буду молиться, чтобы ты оказался прав, хотя сейчас я уже и не знаю, кому мне молиться.

Он обнял ее и поцеловал в лоб.

– Если я ошибаюсь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы поправить ситуацию. Это я тебе обещаю.

– Если еще можно что-то сделать… – прошептала Джулия.

Она знала, что люди Самира продолжали отслеживать все корабли, прибывающие из Порт-Саида. Они также выяснили личность путешествующего с ней мужчины: это был доктор по имени Теодор Дрейклифф. Его семья до недавнего времени проживала в Лондоне.

– Джулия!

– Да, Рамзес, – шепотом откликнулась она, уткнувшись лицом ему в грудь.

– Клеопатра. Ты назвала ее двойником, клоном. Ты настаиваешь на том, что у этого существа не может быть души Клеопатры? Я пытаюсь тебя понять, но до конца не могу. Помоги мне ухватить суть твоих рассуждений, Джулия.

– Я уже пыталась объяснить тебе раньше, – ответила она. – Я часто раздумываю над этим по ночам. Мой отец был более одержим идеей реинкарнации, чем я себе представляла. Мне стало известно об этом по его заметкам на полях в книгах, которые он любил. Когда он только начинал изучать Древний Египет, он думал, что египтяне верили в переселение душ. Однако очень скоро он понял, что это было неправильное толкование их верований, недоразумение. И он стал исследовать этот вопрос очень глубоко и интенсивно. В частности, он заинтересовался тем фактом, что греки неправильно перевели целые главы из египетской «Книги мертвых».