Энн Райс - Страсть Клеопатры [litres]

– Я знаю, – с несчастным видом ответила Сибил. – Я это знаю. У меня такое чувство, будто я присутствовала при этом. Но я также была свидетельницей ее боли и смятения. Теперь я это понимаю. Я чувствую ее страх. Ее дрожь перед окружающей темнотой. И это берет верх над всем тем, что вы мне говорите о ней, о том, какая она есть на самом деле. Я проехала полмира ради вас, мистер Рамзи, считая, что вы можете стать ключом к разгадке моих снов. Но мы с ней… я и она… кто мы?… – Она умолкла, не в силах продолжать.

– Мы рады вашему приезду, Сибил, – прошептала Джулия. – Вы должны это знать. Мы все рады, что вы приехали к нам.

– Найдите ее. Прошу вас. Найдите и освободите ее, чтобы мы смогли узнать, совпадают ли ее ощущения с моими. Найдите ее, чтобы мы смогли выяснить, не изменит ли наша с ней встреча каким-то образом природу нашей связи, пока эта связь не уничтожила нас обеих. И позвольте ей предстать перед вашим судом, по крайней мере, а не перед судом тех, кто сейчас удерживает ее в плену. Потому что я чувствую ее страх перед этими людьми так, как будто в теле моем испуганно трепещет второе сердце.

Эта мольба повергла присутствующих в долгое и тягостное молчание. А Сибил упала на грудь обнимавшей ее Джулии и дала волю собственным слезам.

В том, что с ней произошло, был виноват Рамзес. Он и только он. Он жестоко поступил с той женщиной, и у него не было другого пути, кроме как исправить все самому. Как и Сибил, он не слишком верил в теорию Джулии или просто считал слишком уж зыбким ее сомнительное предположение о том, что Клеопатра – это деградирующее подобие человека, некая аберрация, а Сибил – носитель ее истинной возродившейся души. Все слишком просто. Но имело ли это какое-то значение сейчас? Что могло быть важнее, чем исцелить несчастную женщину, рыдающую от страданий, причиненных его поступком, женщину, которая проделала очень долгий путь под таким психологическим давлением – и все ради того, чтобы едва не лишиться жизни от ножа какого-то пьяного одержимого. Да, сейчас главным для него было дать ей передышку от того кошмара, который преследует ее с момента воскрешения Клеопатры. Это было самое важное.

«Сибил сейчас нужен не просто отдых, – думал Рамзес. – Ей нужна правда». Правда, которую они и сами пока что не знали, несмотря на все свое могущество и обширные познания.

Внезапно он почувствовал прикосновение чьей-то руки на своем плече и услышал над ухом тихий голос Бектатен:

– Похоже, нам с тобой есть над чем подумать.

Джулия подняла голову и тихо сказала:

– Идите. Я побуду с ней.

– Значит, Клеопатра, – наконец произнесла Бектатен. – Это единственная правительница Египта, которой ты рассказал всю свою историю?

– Да, – подтвердил Рамзес.

Они были в главном зале только вдвоем. Величественным жестом обращенной вверх ладони она приказала своим людям оставаться наверху с Сибил и Джулией. Теперь она стояла, опершись одной рукой о каменную полку камина, и смотрела на огонь. Было невозможно определить, то ли она искусно скрывает бушующую в ней ярость, то ли его откровения погрузили ее в глубокие раздумья.

Давало ли это ему надежду? Он не был в этом уверен.

– А прежде ты не называл ее имя потому, что не хотел признаваться в том, что сделал? – спросила она.

– Да.

– Понятно.

– Я совершил это по глупости, – осторожно начал он. – Известно ли вам что-то о подобном оживлении?

– Известно ли мне? – переспросила она и развернулась к нему лицом. – Известно ли мне об использовании эликсира для того, чтобы воскресить кого-то после его смерти? Нет, Рамзес. О таком действии эликсира я вообще ничего не знаю.

– Как такое возможно? За тысячи лет вашего существования вы ни разу не испытали его таким образом?

– Это просто никогда не приходило мне в голову.

– Но вы ведь наверняка сталкивались со смертями, с потерями, с трагедиями, которые должны были ввести вас в искушение…

– Никогда, – отрезала она. – Мы с тобой очень разные, ты и я. Когда душа покидает бренное тело, действительно остается лишь пустая оболочка. И в этом заключается правда, насколько мне известно. Я никогда не испытывала соблазна оживить пустую оболочку, чтобы потом бороться с чудовищным созданием, природу которого я не могла предугадать заранее.

– Но у вас есть яд, эта удушающая лилия.

– Ну и что из того? Ты предлагаешь мне на практике проверить теорию, смогу ли я возродить к жизни мертвое тело, с тем чтобы потом убить его, если эксперимент не удастся? Я никогда не была алхимиком. Это – сфера деятельности человека, который когда-то предал меня и уничтожил наше царство.

– Но в определенный момент вам, конечно, не могло не стать любопытно. Как можно было при этом не попробовать?…

Бектатен улыбнулась и покачала головой.

– Мы с тобой разные, ты и я, – повторила она. – Но не пытайся сбить меня с толку. За столетия своей жизни в Египте ты хоть раз испытывал эликсир таким образом? Нет. И это желание обуяло тебя только тогда, когда в Каирском музее ты увидел свою возлюбленную Клеопатру, эту царицу, которая покорила Цезаря и соблазнила Марка Антония, эту знаменитую обольстительницу, обладавшую множеством талантов. И это вовсе не было любопытством.

Ее слова ранили его, но он не подал виду, увидев в ее взгляде лишь снисходительность.

– Признайся, Рамзес, – продолжала она. – Это было отнюдь не любопытство, ничего подобного. Я ищу область наших с тобой общих интересов, но не собираюсь быть твоей партнершей в этих твоих устремлениях, чтобы ты таким образом смог избежать последствий того, что совершил.

– Это не попытка избежать последствий содеянного мною! – горячо воскликнул Рамзес. Ее слова и эта ее снисходительность бесили его, равно как и та предельная точность, с которой она формулировала свои мысли. – Эти последствия, как вы выразились, преследуют меня через моря и океаны. Неужели, моя царица, для вас ничего не значит тот факт, что меня также пробудили без моего согласия? Что я сознательно упрятал себя за стенами гробницы, чтобы быть как можно ближе к состоянию смерти? Тем не менее все это время, от падения Египта и до наших дней, я…

– Ты – что? – спокойно спросила она.

– Если бы я знал, что на свете существует что-то, способное положить конец моей жизни, если бы я только знал об этой удушающей лилии… Или если бы я хотя бы знал, что я не один такой…

– Понятно, – прошептала она. – Выходит, я – твоя заблудшая непредсказуемая мать. И моя вина состоит в том, что я не лелеяла тебя как свое создание, а считала тебя вором того, от чего сама старалась уберечь этот мир.

– Но почему? Почему вы пытались уберечь мир от своего эликсира?

– Ты сам мог бы ответить на свой вопрос. Разве ты делал не то же самое? Ты открыл свои истинное лицо только в момент ослепления любовью. А до тех пор ты ведь сам считал множество поколений правителей Египта недостойными знать твою тайну. Которым ни при каких обстоятельствах нельзя было доверить власть и силу эликсира. Разве ты не замечал в глазах царей и цариц, советником которых ты был, проблески того, что в свое время уничтожило мое царство?