Энн Райс - Страсть Клеопатры [litres]

– Вы научите меня своему древнему языку, чтобы я мог прочесть их?

– Разумеется.

Он вдруг остановился и оглянулся на сад:

– А что, если бы я захотел…

– Что, Рамзес?

– Что, если бы я захотел снова стать смертным? – спросил он. – Или если Джулия этого когда-нибудь захочет?

Наступило долгое молчание. Она выпустила его руку.

– Я исполню это желание для тебя, – наконец произнесла она. – Но не для тех бессмертных, которых ты породишь, начиная с сегодняшнего дня. Потому что я не хочу, чтобы ты вообще дарил кому-то бессмертие. Это мое условие, если мы захотим заключить такой договор.

Договор. Рамзеса охватило чувство глубокого облегчения. Если речь идет о договоре, значит они равноправные стороны, так получается? Это могущественное создание удостаивает его чести, заводя разговор о соглашении между ними, а не о его наказании. Ах, что за чудо эти царицы! Даже в древние времена он много слышал о том, что царицы в первую очередь защищают свою страну, в то время как цари рвутся завоевывать чужие ; царицы защищают свою власть, а цари тянутся к еще большей власти. А в современном мире ему рассказывали про великую королеву Англии Елизавету, которая тоже избрала для себя этот путь: она защищает свое королевство и его обширные колонии, но никогда не развязывает войну для завоевания новой власти или новых земель.

Рамзес улыбнулся.

– Договор? – переспросил он. – Вы говорите со мной так, будто я все еще фараон.

– А это не так? – удивилась она.

– О, моя дорогая царица, – вздохнул он. – Я не рассказал вам еще об одном человеке, которому дал эликсир.

– Можешь дальше не говорить, поскольку мне это известно. Эллиот Саварелл, граф Резерфорд – образованный и здравомыслящий человек.

– Да, – кивнул он. – Но я также не могу поклясться, что никогда не дам эликсир кому-то еще. Я слишком много знаю об одиночестве и изоляции, чтобы давать вам такое обещание. Теперь я несу ответственность за Эллиота, так же как и за Джулию. А еще на моей совести Клеопатра, моя раненая Клеопатра. Нет. Я не могу поклясться, что больше не дам эликсир никому. Перед нами распахнут новый современный мир, о каком я никогда даже не мечтал. И мы можем потеряться в этом мире, Бектатен. И кто знает, к чему может подтолкнуть меня какая-нибудь трагедия, необходимость или озарение?

Бектатен долго молча смотрела на него, а потом вдруг улыбнулась. До чего же она была прекрасна с этой чарующей улыбкой на устах!

– Говоришь ты как царь, – сказала она. – Но этот эликсир, во всей его чистоте и могущественной силе, ты украл у человека, которому я его доверила. И, совершив это, тем самым ты украл его у меня.

– Да, моя царица, теперь мне об этом известно, – ответил Рамзес. – Однако я не могу вернуться в прошлое и исправить свою провинность. И я не могу стереть секрет эликсира из моего сознания. Со времен той великой кражи прошли уже тысячи лет. Правомерно ли это или неправомерно, но сейчас я владею этим секретом. Так что не просите от меня невозможного.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я прошу тебя на самом деле, – сказала она.

– Понимаю. Вы просите, чтобы я больше никогда не действовал опрометчиво, чтобы никогда не шел против природы и чтобы никогда снова не имел дела с оживлением мертвых.

– Именно так, – кивнула она.

– В этом я даю вам свое слово. Да и как я могу этого не обещать? Воскресив Клеопатру из ее вечного сна, я сотворил ночтина, как назвал ее Сакнос, и тем самым совершил ошибку. Но никогда больше я ничего подобного не повторю и сделаю все, что смогу, чтобы… исправить это.

Он запнулся, потому что не смог произнести другого слова, которое крутилось на языке.

– Ночтин… – задумчиво произнесла Бектатен. – Ночтины – существа, которых описывал глупец. Возможно, твоя сломленная Клеопатра вовсе не ночтин. Не забывай, что Сакнос совершал свои воскрешения неполноценным эликсиром. Тем самым, которым обрекал на конечную смерть своих «фрагментов».

– Это правда, – согласился Рамзес.

– А ты плеснул на мертвое тело Клеопатры чистый эликсир. Кто сказал, что после этого она стала ночтином или что обязательно сойдет с ума?

– В самом деле… – неуверенно прошептал Рамзес. – Но ведь она все-таки сходит с ума, разве нет?

– Она страдает. Она в смятении. Путь перед ней окутан мраком. Но опять-таки: ее вернул к жизни чистый эликсир, и очень может быть, что дополнительная его доза излечит ее.

От нахлынувших чувств Рамзес едва не прослезился:

– Может быть…

– Как ты правильно сказал, Рамзес, ты несешь за нее ответственность. Я не стану задавать тебе лишних вопросов касательно того, что ты будешь предпринимать в отношении Клеопатры, если ты не будешь искать возможности уничтожить ее. Этого я допустить не могу.

– Я понял вас.

– Я буду следить за тобой. Я всегда буду за тобой наблюдать.

– И вы увидите, что я при этом буду вести себя мудро и предельно обдуманно, – сказал Рамзес. – Обещаю вам.

– Вот и хорошо, Рамзес Великий. Значит, мы договорились, не так ли?

Ему говорили, чтобы он больше и ногой не ступал на территорию поместья. И не только он – вообще никто. Он даже слышал, как медсестры в больнице перешептывались между собой, что главный особняк, а также фермы крестьян-арендаторов и даже древнеримский храм нужно сжечь дотла, чтобы потом землю эту освятили священники всех известных религий.

Такие разговоры приводили его в бешенство. Тем более что подобные пересуды ходили и среди гостей того злосчастного приема, проходивших курс лечения от пережитого шока и внутреннего опустошения в той же больнице, куда он отвез свою мать. Он был расстроен как никогда. И не из-за потери своей прекрасной попутчицы из Каира, безумной подруги мистера Рамзи. Не из-за потери Джулии, которая, впрочем, никогда и не была его девушкой по-настоящему, если уж быть честным до конца. И даже не из-за длительного отсутствия своего отца, от которого по-прежнему не было вестей, даже после всего случившегося.

Так где же сейчас его отец? В очередном казино? Вероятно, когда слухи об этой ужасной истории достигли континента, он должен был бы связаться с ними. Однако до сих пор от него не было ни телеграммы, ни телефонного звонка, ни вообще каких-либо известий – только еще один крупный перевод на счет в банке.

Той ночью Алекс смог контролировать свой гнев. Ему удавалось отворачиваться от сплетничающих докторов и нянечек и не осыпать их бранью. Чтобы не обидеть тех, кого не было на торжестве во время всего этого ужаса, призывами не болтать о том, чего они не знают, он начинал лихорадочно терзать в руках свой смятый носовой платок.

Вместо этого он продолжал оставаться настоящим джентльменом, славным парнем. Но обе эти роли напоминали дырявые костюмы, неспособные скрыть его внутреннее смятение и горе.