Энни Берроуз - Дерзкое предложение дебютантки

— Ничего не помогает. Мне нужны лишь тишина и покой, а также темнота. Пока все не пройдет.

— Так эти головные боли у тебя регулярно?

По счастью, не каждый месяц. Однако, даже когда голова не грозила вот-вот расколоться на части, Джорджи не могла ни кататься верхом, ни зачастую даже совершать пешие прогулки. Более того, в это время она всегда ощущала себя грязной и ничтожной. Сьюки не понимала, отчего она не в состоянии переносить ежемесячное женское недомогание более достойно. Сама Сьюки справлялась весьма элегантно и никогда не испытывала ничего серьезнее незначительной боли время от времени. Потому что она умеет быть женщиной.

Убрав подушку с лица, Джорджи угрюмо глянула на Эдмунда и удостоила его весьма кратким ответом:

— Да.

— Мне очень жаль. Я всегда считал… Ну, ты всегда кажешься такой здоровой.

Присмотревшись к Эдмунду повнимательнее, она поняла, что он вовсе не так спокоен, как ей поначалу показалось. Какое уж тут спокойствие, когда его в любой момент могут застать у нее в спальне?

— Эдмунд, я не знаю, зачем ты сюда явился, но тебе не следовало этого делать.

— Еще как следовало, — с вызовом возразил он. — Когда я болел, ты всегда приходила меня навестить. И ничто не могло тебя удержать.

— Ну что ты сравниваешь! Я тогда не могла придумать ничего другого.

— Хочешь сказать, — медленно проговорил он, — что сожалеешь о нашей дружбе, о том, что поддерживала меня?

Джорджиана вздохнула.

— Временами да, сожалею, — призналась она. Она устала утаивать от Эдмунда правду. Устала храбриться в его присутствии, притворяться, что он для нее всего лишь друг. Она поступала так столь долго лишь из-за собственной гордости, глупой гордости. Но сегодня он увидел ее в наихудшем состоянии, и вдруг сокрытие своих истинных чувств лишилось смысла.

— Не будь мы так дружны, все не было бы так ужасно, когда ты уехал. Или, по крайней мере, если бы я не считала тебя своим лучшим другом. Но я тогда в самом деле не видела ничего плохого в дружбе с мальчиком — как и в нахождении с ним наедине или играх в его спальне.

— А. — Он опустил взгляд на ее пальцы, судорожно сжимающие край одеяла. — Что ж, мы выделили две проблемы, каждую из которых следует рассмотреть отдельно. Во-первых, твое отношение к собственному полу. Это вполне понятно, ведь отец обращался с тобой как с сыном, забывая, вероятно, что на самом-то деле ты девочка. Как следствие, ты считала совершенно естественным выбрать себе в товарищи мальчика своего возраста, а не девочку, чьи интересы и привычки ограничивались типично женской сферой.

— Это верно. — Местные девчонки всегда казались ей глупыми, пустоголовыми созданиями, приходящими в ужас при мысли о том, чтобы влезть на дерево, или забраться в пруд проверить глубину, или весь день бегать на свежем воздухе, практически питаясь подножным кормом.

Для Джорджианы явилось тяжелым ударом, когда собственное тело стало демонстрировать признаки того, что способно выносить ребенка. Оно предало ее, как уже сделали Эдмунд и ее отец. За короткое время ее жизнь подверглась череде таких серьезных изменений, что временами казалось, она знает, каково это — пережить землетрясение. Не осталось ни клочка твердой земли, на котором она могла бы стоять. Некуда бежать, чтобы укрыться от огромных тяжелых валунов, сыплющихся на нее и угрожающих расплющить ее жизнь.

— Так что твоей вины здесь нет, — твердо произнес Эдмунд. — Ты вела себя так по незнанию.

Она ощутила огромный прилив нежности к нему и едва сдержала порыв пожать ему руку. Хорошо, что она так крепко ухватилась за одеяло, — это убережет ее от совершения безрассудных поступков и сохранит благопристойность.

— Теперь перейдем ко второй проблеме, — продолжил Эдмунд рассудительно, стараясь не показать внутреннее волнение. — Выделив голосом личное местоимение, ты тем самым намекнула, что я тебя своим лучшим другом не считал.

Вот черт! Следовало бы предвидеть, что он обратит на это внимание и захочет обсудить.

— Но так ведь оно и было, разве нет? Тогда я этого не поняла, потому что была совсем глупенькой, но позднее осознала, что ты меня просто терпел, поскольку тебе было скучно, а родители не разрешали общаться с другими детьми…

Эдмунд резко выбросил вперед руку, но прикосновение его пальцев к ее губам, чтобы заставить замолчать, оказалось на удивление нежным.

— Все было совсем не так, — твердо возразил он. — Ты действительно была моим лучшим другом, Джорджи. Моим единственным другом.

Он, похоже, говорит искренне.

— Но очень скоро ты меня забыл, не так ли?

— Не так. Совсем не так.

— Ах, перестань…

— Воспоминания о последнем дне, проведенном вместе с тобой, о том, как ты принесла мне бабочек… — Он покачал головой и моргнул, точно пытаясь собраться с мыслями. — Нет, вообще-то, тогда был не последний раз, когда я тебя видел. Это случилось в тот день, когда меня услали прочь. Я мельком увидел тебя в окно кареты. Ты махала мне.

— А ты не помахал мне в ответ.

— Нет, помахал. Просто ты не заметила.

— Ничего подобного.

— Вид у тебя был такой, будто ты плакала. Потом я подумал, что это невозможно. Джорджи не плачет, она сильная. Забавно, что, увидев тебя с глазами на мокром месте, я почувствовал облегчение. Потому что это означало, что ты будешь тосковать по мне так же сильно, как и я по тебе.

Джорджиана недоверчиво покачала головой:

— Нисколько ты по мне не тосковал. Ты забыл обо мне, стоило только уехать из Бартлшэма.

— Ты заблуждаешься. Я очень сильно по тебе тосковал. Мне было больно, очень больно, что ты не сдержала своего обещания писать мне.

— Что? Но я же писала! Я не нарушала никаких обещаний! — Мысленно она застонала, недовольная тем, как нескладно выражает свои мысли. — Зачем ты все передергиваешь? — гневно зашипела она. — Я сдержала слово. Это ты ни строчки не прислал мне в ответ.

— О нет, я тебе писал, — возразил Эдмунд. — Каждую неделю. Даже не получая ответа, я продолжал писать в надежде, что письма от тебя задерживаются… из-за плохой погоды или иных обстоятельств.

— Что?

Эдмунд продолжил говорить, и его губы кривились от горечи.

— Потом я решил, что ты, должно быть, слишком занята верховой ездой, или плаванием, или рыбалкой, поэтому тебе не хочется сидеть и писать мне. Я старался оправдать тебя, напоминал себе, что ты не из усидчивых. Она, конечно, пришлет мне поздравление с Рождеством, убеждал я себя. Но праздник пришел и прошел, а от тебя по-прежнему не было ни строчки, и я ел свой рождественский обед в одиночестве, вдали от всех, кого знал, гадая, отчего ты стала такой… — он резко втянул в себя воздух, — такой жестокой.

— Все было совсем не так, Эдмунд! Я писала тебе.