Наталья Павлищева - Последняя жена Генриха VIII. В объятиях Синей бороды

Она долго лежала без сна, в голове сами собой начали складываться стихотворные строчки, напоминающие псалом:

Она бормотала и бормотала, стараясь запомнить слова, сложить их так, чтобы можно было распевать. Как забылась сном, она и не почувствовала.

А назавтра ее пытали. Палачам Ньюсгейтской тюрьмы наплевать на разные запреты, они с одинаковым удовольствием подвешивали на дыбу и воров, и шлюх, и отребье, и знатных людей. Знатных даже с большим удовольствием, потому что те, чтобы ослабить тиски или петли, готовы были платить.

Но здесь творилось нечто странное. Женщина явно не из прачек или уличных шлюх, к ней пришли весьма важные персоны, это комендант, а потом палач поняли по массивным перстням на пальцах. Однако заключенную не проведывали, не дали денег на ее содержание. Как бывало иногда, не выкупили, чтобы забрать с собой, а совсем наоборот — потребовали привести в пыточную

Анна молчала, молчала, пока били, когда зажимали суставы, когда эти суставы начали трещать… по подбородку из прокушенной губы уже текла струйка крови, но женщина молчала.

— Черт, ее нельзя убить! Но она должна назвать имена! — выругался один из пришедших.

Анна потеряла сознание, и было ясно, что немного погодя потеряет и жизнь. Дух женщины был крепок, а вот тело вовсе нет.

Палач вдруг тихонько хмыкнул:

— Иногда человек, которого нельзя заставить говорить, все выбалтывает в беспамятстве… Я не прислушиваюсь, но те, кто пытает, бывает, слышат имена.

Мужчины переглянулись между собой, один из них снял с пальца большой перстень и протянул палачу:

— Все бы так старались… мы тоже не глухие, расслышали, что надо.

— Да, женщина что-то болтала в бреду… а может, просто с перепугу.

— Верни ее на место и никому не слова!

— О ком?

Райотсли недоуменно уставился на палача, тот что, не в себе?

— О женщине.

— Какой, милорд? Я никакой женщины здесь не видел…

Райотсли только удовлетворенно хмыкнул и полез в кошель за монетой. Приятно иметь дело с догадливыми людьми.

Вот теперь можно сказать Гардинеру, что Анна проговорилась, назвав королеву и ее фрейлин. Главное — королеву! Когда назвала? В беспамятстве, в котором оказалась от страха, будучи переведенной в Ньюсгейтскую тюрьму. Там у многих мутится разум после встречи с привидениями, например, Черной собакой.

Двое охранников тащили пришедшую в себя Анну за вывернутые на дыбе руки, причиняя неимоверную боль. Она уже поняла, что рук лишилась, но это было все равно.

Один из мучителей прислушался:

— Чего она просит?

Склонился ближе. Анна шептала искусанными, опухшими губами:

— Чтоб тебя!

Грязно выругавшись, тюремщик громыхнул дверью, оставив несчастную женщину в тесной камере одну, как он считал, умирать.

Но Анна Эскью выжила даже после пытки, выжила, чтобы сгореть, но не отречься от своей веры.

Кэтрин спешила в свои комнаты, нужно было срочно переодеться и вернуться в зал. У короля хорошее настроение, а потому он решил, что сегодня послушает музыку и новые песни в зале. Предполагалось также устроить небольшое состязание поэтов. Все заранее знали победителя — это Его Величество, но сначала следовало снисходительно выслушать остальных, а потом долго и громко восторгаться творчеством короля и убеждать его, что никто ни в Англии, ни за ее пределами не способен даже сравниться с королем-поэтом.

Все заранее знали даже фразы, которыми Гардинер примется восхвалять таланты Его Величества:

— Нет, Ваше Величество, вы не должны скромничать, ваши стихи рядом с любыми другими словно журчание ручья по сравнению со звуками сточной канавы, песнь соловья с вороньим карканьем…

Хитрому епископу вторили остальные:

— Само совершенство!

— Ах, еще никто не писал лучше!

— Пронзительный стих, совершенная рифма!

— А слог, каков слог!..

— Одно плохо, Ваше Величество…

Король недоуменно оборачивался к говорившему, он что, с ума сошел?

— …никому не удается прочесть ваши стихи, как вам! А это значит, что мы лишены слушать их всякий миг. Остается только уповать, что вы соизволите еще раз осчастливить нас сами.

Понимал ли сам Генрих, что это лесть, причем грубая лесть? Конечно, понимал, он вовсе не был глуп. Но даже самый разумный человек, если ему каждый день с утра до вечера петь в уши льстивые слова, привыкнет к ним и поверит.

Где-то глубоко внутри сидело понимание, что он хоть и неплохой, весьма неплохой поэт, но не лучший, хороший музыкант, даже талантливый, но не гениальный, разумный философ, но не первый в этом мире.

Пока он мог быть действительно первым в чем-то другом, пока был способен оказаться самым метким охотником или стрелком, он посмеивался, но проходила молодость, особенно после того злосчастного падения вместе с лошадью. Генрих больше не мог быть лучшим наездником, лучшим охотником, лучшим рыцарем на турнире, и он стал принимать поддавки. Ему уступали на турнирах, если противник был умен, то обставляли все так, словно победа честная. Уступали в теннисе, уступали в любви, уступали в поэтических и музыкальных состязаниях.

Генрих привык, что уступают, и постепенно сам уверовал, что лучший во всем. Лесть очень опасная штука, к ней человек привыкает незаметно и обойтись без нее потом не способен.

Но Кэтрин думала хоть и о короле, но не о лести или его поэтических талантах. Она не раз замечала оценивающий взгляд Его Величества, прекрасно понимая, что он значит. Что делать? Не отвечать опасно, отвечать слишком пылко тоже, мало ли что взбредет в голову королю. Конечно, она играла с огнем, позволяя себе ответные взгляды (и вовсе не намереваясь идти дальше их!), но вся жизнь при дворе, тем более при дворе короля Генриха, это игра с огнем.

Старому сластолюбцу в голову не приходило, что его необъятная туша едва ли восхитит какую-либо женщину, а зловоние способна сносить только королева Катарина, привыкшая всю жизнь быть сиделкой. Генрих считал, что любая дама, на которую он только посмотрит своими заплывшими глазками, должна бросаться в его объятья.

При мысли об объятьях стало даже смешно. А обниматься-то с ним как? Надо спросить у Катарины, как она вообще справляется с королем и не превращает ли эта гора мяса ее за ночь в лепешку, которую слуги поутру соскребают с простыней? Нет, вроде такого давненько не бывало… Катарина не жаловалась на боли во всем теле. Раньше изредка бывало, а сейчас нет.