Наталья Павлищева - Последняя жена Генриха VIII. В объятиях Синей бороды

К середине ночи 28 января 1547 года стало ясно, что король не только не доживет до весны, но и до утра тоже. Врачи развели руками:

— Мы бессильны. Болезнь совсем подточила силы Его Величества.

Спешно послали за Кранмером, королю нужно исповедаться, как доброму христианину.

Эдвард Сеймур подошел к королевскому ложу:

— Ваше Величество, врачи бессильны более вам помочь. Вам предстоит встреча с Господом…

— Я выживу… я еще жив, я выживу…

Епископ Кранмер бежал бегом, потому что сказали, что король может не дожить до утра. Нужно срочно исповедовать, какие бы грехи ни совершил человек, он должен успеть перед смертью сказать, что вверяет себя Господу.

Епископ вошел в королевские покои, с трудом перевел дух и направился в спальню. Чтобы королю не мешал свет, окна несколько дней не открывали, в непроветренной спальне невыносимо воняло, но все неприятные запахи гниения, пота, мочи перебивал один, самый страшный — запах смерти.

Кранмер встал подле кровати на колени, взял руку короля в свою, невольно отметив, что она совсем распухла от водянки, быстро заговорил:

— Ваше Величество, я пришел исповедать вас перед…

Король с трудом перевел глаза на епископа, и… они остановились.

— Ваше Величество, дайте мне знак, что вы надеетесь получить спасение из рук Христа…

Стеклянные неподвижные глаза короля не изменили выражения, его уже не было на этом свете.

Кранмер перекрестился:

— Прими, Господи, душу его…

Следом перекрестились остальные, тоже шепча молитву. Кранмер пришел слишком поздно, вернее, за ним поздно послали. Сознавать, что человек, стольких отправивший на плаху или костер, умер без покаяния, было жутковато.

Когда об этом сказали Катарине, она упала на пол часовни ничком и долго лежала, беззвучно шепча молитву. Королева корила себя за то, что не находилась в последние часы подле мужа, может, она догадалась бы послать за Кранмером раньше?

Король умер… да здравствует король!

Новым королем стал Эдуард, мальчик, которому не исполнилось и десяти.

Последние годы все столько натерпелись от самодурства и непредсказуемости Генриха, что никто не пожалел о смерти Его Величества. И никто не стал выяснять причину ухода из жизни Генриха, к чему, если король гнил столько времени — случилось то, что должно было случиться.

Страна оплакивала Генриха, потому что для англичан он был любимым королем, вернувшим стране праздники и веселье. Пусть это веселье частенько бывало с душком, но раньше не видели и такого. Столетняя война, война Алой и Белой Розы, потом аскетичное правление Генриха VII, отца умершего короля, а потом этот Генрих — молодой, веселый, удачливый… Лучший стрелок, неутомимый охотник, постоянный, притом честный победитель на рыцарских турнирах, любимец и любитель женщин…

Англия помнила своего короля таким — молодым и сильным. Для большинства он не стал ни больным, ни старым.

Казнил жен или разводился с ними? Так и надо, бабы, даже если они королевы, должны знать свое место!

Сжигал еретиков? Так на то они и еретики. Зато сам переводил Библию, заботясь о народе.

Разогнал монастыри? Мало нашлось тех, кто пожалел монахов.

А уж о наказании богатеев и говорить не стоило, любая казнь придворного воспринималась как проявление высочайшей справедливости со стороны короля. И все-таки появилась одна черная легенда. Когда гроб с огромной тушей, совсем недавно бывшей королем Генрихом VIII, стоял в часовне в ожидании похорон, из него якобы натекла большая лужа крови. Прибежавшая невесть откуда собака принялась эту кровь лизать и не убегала, как бы ее ни гнали и ни били. Сбылось пророчество про то, что собаки будут кровь лизать…

При дворе плакали скорее из приличия, слишком многие испытали облегчение после этой смерти.

Радовался, сидя в Тауэре, герцог Норфолк — король так и не успел подписать указ о его казни. Правда, вышел герцог оттуда только через шесть лет, но с головой же. Лучше сидеть с головой, чем лежать без головы.

Радовалась, вопреки обязанности рыдать, Катарина Парр. Закончились годы хождения по лезвию бритвы. Закончились кошмары с перевязками, когда средства уже не помогали, а за неосторожное движение, причинившее боль, можно было поплатиться головой.

Радовалась ее подруга Кэтрин Уиллоуби. Она так и не стала седьмой королевой, но была этим очень довольна. Потому что поняла, какая эта страшная доля — быть королевой у короля Генриха.

Радовались Сеймуры, старший, потому что наследник до совершеннолетия жил у него, а сам Эдвард стал главой опекунского Совета, фактически королем до того времени, когда Эдуард сможет править сам. Но это еще нескоро, юному королю только девять лет, за предстоящие годы может много воды утечь и многое измениться.

Младший Сеймур — Томас — радовался, потому что был свободен в выборе будущей жены. Но это ему только так казалось, хотя жениться на Мэри Говард, как за него обещал брат, Томас не собирался, оставались еще в третий раз ставшая вдовой Катарина и юная принцесса Елизавета. Заглянув в свое сердце, Сеймур понял, что… любит обеих! Катарину он продолжал любить все эти годы, хотя та и была королевой. А вот выкинуть из головы Елизавету не получалось никак, несмотря на ее юный возраст и весьма сложное положение. В то же время Томас Сеймур прекрасно понимал, что Совет ни за что не даст согласие на их с Елизаветой женитьбу.

Сложно чувствовала себя Мария. Старшая дочь Генриха давно жила тихо и скромно, но благодаря заботам мачехи хотя бы не нуждалась. Она любила отца, но часто не понимала его, к тому же Мария была истовой католичкой, почти фанатичкой, большую часть суток проводившей на коленях в молитвах. Она осуждала отца, порвавшего с папой римским, к тому же доставившего столько горя матери и сменившего столько жен, но не могла не понимать, что теперь от трона ее отделял всего один человек — слабый здоровьем, способный умереть от легкого ветерка Эдуард. Мария сильная натура, она знала, что Эдуард не будет править, что за него все сделают другие, но она умела ждать и надеялась дождаться.

Грустили только дети Генриха — Эдуард и Елизавета, да и те не слишком долго. Эдуард, вынужденный вечно соответствовать родительским требованиям, а потому задерганный, замученный с пеленок, одними няньками оберегаемый, а другими воспитателями муштруемый, невольно вздохнул с облегчением, потому что теперь мог быть сам себе хозяин. Но и ему только казалось, потому что давление лишь усилилось, теперь никто не требовал чему-то соответствовать (кроме самого положения короля Англии), зато все без конца наставляли и давали советы с поклоном:

— Ваше Величество…