Юлия Леонова - Fatal amour. Искупление и покаяние

— Я тоже буду писать вам, — неожиданно для себя самой пообещала Марья Филипповна.　

Сборы оказались недолгими. Николай Васильевич даже пошутил по этому поводу, что надумай он взять с собой сестру и жену, то один только гардероб дам занял бы всё пространство экипажа, а так, как он привык довольствоваться малым, ему не придётся переплачивать на почтовых станциях за дополнительных лошадей и снимать несколько комнат на постоялых дворах.　

В день его отъезда утро выдалось ярким и солнечным. Николай торопливо распрощался с семьёй и поспешил подняться на подножку экипажа. Уезжая, он ни разу не оглянулся.　

— Не жалеете, ваше сиятельство? — Тихо осведомился Генрих Карлович, наконец, удобно устроившись на сидении супротив князя.

— Нет, Генрих Карлович, — Куташев улыбнулся уголками губ. — В конце концов, у меня ещё есть время на раздумья.　

Выехав на дорогу, экипаж свернул в сторону Петербурга, но, не доезжая столицы, остановился на почтовой станции. В карету князя Куташева подсела девушка, закутанная в тёмную ротонду. Её лицо скрывала довольно густая вуаль, всё, что мог бы разглядеть кто-нибудь из случайных прохожих — это полные соблазнительные губы цвета спелой вишни.

Марье казалось, что в родных местах она не была уже целую вечность. Их долгое утомительное путешествие подходило к концу, и она, не сдерживая радостных восклицаний, указывала Софье на знакомые ей приметы.　

— Видите эту дорогу, что справа осталась? — Вопрошала она золовку. — Она ведёт к поместью Урусовых в Овсянки. Надобно будет нанести визит Илье Сергеевичу. У Урусовых самый красивый парк во всей округе, — с воодушевлением рассказывала она. — Ежели повернуть налево, то мы прямиком в Калитино попадём, к моему дядюшке, — Марья махнула рукой в противоположную сторону. — А вон там, за холмом, Клементьево будет, — вздохнула она.　

— Так близко! — Тёмные глаза княжны засветились радостью.　

— Боже, как же я соскучилась по всему этому, — Марья прижала ладони к груди.　

— А ваше имение Ракитино тоже здесь? — Поинтересовалась княжна.　

— Совсем рядом, — кивнула Марья. — От Полесья рукой подать. Ежели пожелаете, мы завтра можем съездить туда. Вы любите ездить верхом? — Загорелись глаза княгини Куташевой.

— Признаться, я почти не умею держаться в седле, — смутилась Софья.　

— Научитесь, — уверенно ответила Марья Филипповна. — Был бы здесь Серж, он бы с радостью научил вас.　

— Вас брат учил ездить верхом?　

— Папенька, — Марья Филипповна грустно улыбнулась, вздохнув. — Я стала забывать, каков он был из себя.　

Радостные мысли в её голове сменялись грустными и наоборот, все эти перемены тотчас отражались на лице, но всё же было видно, что княгиня Куташева пребывает в состоянии необычайного душевного подъёма.

Не прошло и четверти часа, как показались ворота усадьбы в Полесье, экипаж миновал подъездную аллею и остановился у широкой мраморной лестницы, которая посередине разделялась на две боковые, более узкие, украшенные у основания белыми вазонами. Не дожидаясь пока лакей откроет дверцу, Марья Филипповна сама распахнула её и, подобрав юбки, спрыгнула на посыпанную мелким гравием дорожку, будто она не степенная замужняя дама, а всё ещё та взбалмошная юная барышня, коей была несколько лет назад.　

Всё, что окружало её: дом, парк, липовая аллея, тянувшаяся от самых ворот, пруд, в котором отражался особняк, всё это дышало прошлым. Это был тот мир, где она была беспечна и счастлива. О, как счастлива она была здесь когда-то! "И это всё придётся навсегда оставить, коли Андрей решится", — при этой мысли её радость тотчас померкла.　

Впрочем, Марья Филипповна не умела долго огорчаться. Стоило ей увидеть маменьку, поспешно спускающуюся по лестнице, и она тотчас отринула грустные мысли, устремившись навстречу Елене Андреевне.　

Были радостные объятья и поцелуи, удивлённые восклицания, представления. Сонная тишина, царившая в имении до приезда княгини Куташевой, растворилась в громких разговорах, радостном смехе, шуме быстрых шагов, шорохе шёлковых юбок, в разговорах прислуги, сновавшей с багажом от экипажа к дому.

Позже, когда всё утихло и дамы, переодевшись и освежившись с дороги, расположились на затенённой террасе за накрытым к чаю столом, Софья призналась, что она опасалась ехать в Полесье, не зная, как её примут здесь, но ныне рада, что согласилась.　

Ей пришло на ум, что всё здесь устроено как-то иначе, не так, как в Петербурге. Мир подмосковной провинции казался ей более простым и оттого более привлекательным. А ещё, она поймала себя на мысли, что очень хотела бы взглянуть на усадьбу Урусовых, и была бы очень рада, коли бы Илья Сергеевич лето проводил у себя в имении.　

Mademoiselle Куташева проснулась рано, едва рассвело, несмотря на то, что почти половину ночи пролежала без сна. Разные мысли одолевали её в часы бессонницы, она вспоминала рассказы Марьи Филипповны об усадьбе, где прошли её отрочество и юность, и сравнивала с ними собственные впечатления. И эти впечатления, надобно заметить, были скорее радостными и приятными, чем наоборот. Софье понравился дом и его интерьер, который будучи не таким роскошным, как у них в Сосновках, производил впечатление простоты и лёгкости. Вся мебель, преимущественно выполненная из дуба, была светлых оттенков, также как и штофные обои на стенах, портьеры и обивка. Комнаты не загромождали лишние предметы интерьера, отчего они казались просторными и светлыми.　

Где-то после полуночи, когда в большом помещичьем доме воцарилась тишина, из приоткрытого в парк окна послышалась переливчатая трель ночного певца. Сначала едва слышно, а потом всё более набирая силу, запел соловей. Звуки птичьего пения невольно взволновали княжну.　

Накинув на плечи фланелевый капот, Софья с ногами забралась на широкий подоконник и, прислонившись лбом к прохладному стеклу, вслушалась в песнь любви, коей пернатый любовник призывал свою подругу. Из-за облака выплыл огромный диск луны и отразился в стоячих водах пруда.　

Столько было прелести в тёплой весенней ночи, что княжне вдруг сделалось ужасно тоскливо, неясное томление сдавило грудь, вырвав глухое рыдание. Такие ночи буквально созданы для любви, для признаний, для поцелуев. Ей же минуло двадцать два года, а она так ни разу и не познала, каково это быть любимой кем-то.　

Софья ещё долго сидела у окна, вздыхала, утирая рукавом капота струящиеся по лицу слёзы, до тех пор, пока не ощутила, что замёрзла. Тепло весенней ночи оказалось весьма обманчивым. Всё это время она думала об Андрее. Она и ехать в Полесье с Марьей Филипповной согласилась только оттого, что узнала от Ефимовского о его намерении провести лето в Клементьево рядом с матерью. Но всё это напрасно. Пусть они довольно часто виделись в последнее время, но чувства Андрея к ней нисколько не переменились. В его взгляде она замечала выражение какой-то тёплой грусти, смешанное с жалостью. Вот только эта жалость оскорбляла её.