Валерия Карих - Саломея. Танец для царя Ирода

Лицо Тувии покраснело от негодования, а глаза загорелись праведным гневом.

Всегда молчаливый Элеазар, который всюду сопровождал брата, как осторожная и молчаливая тень, тоже поддался возмущению и в сердцах промолвил:

– К сожалению, ты прав, милый брат! Ессеи мечтают о несбыточном, стремятся жить в тишине и покое, созерцая вечность, и совершенно забывают о порабощенном римской тиранией народе. Иногда мне даже кажется, что они наслаждаются своим угнетенным существованием. Но разве это правильно и справедливо? Если ессеи не думают о народе, то они не имеют права называться священниками! – уверенно заключил Элеазар.

– А что предлагаем народу мы?! – вскричал вдруг Симон и вскочил на ноги. Глаза его заблестели от негодования. – Да, мы боремся за чистоту наших законов и свободу от римской тирании. Кто же еще, кроме нас? Но не слишком ли велика цена, которую мы за это платим? Считаю, что в этом смысле наше сообщество еще ужаснее, чем то, которое ты так рьяно сейчас критикуешь. Мы отнимаем у человека жизнь за любую, даже малейшую ошибку в толковании законов. Потому что это прописано в уставе и наших правилах. Но разве это можно считать справедливым и правильным? Разве так учит Господь?

Голос Симона зазвенел от возмущения. Он напряженно смотрел на покрасневшее и сердитое лицо Элеазара.

– А ты так не считаешь? – вкрадчиво поинтересовался Тувия.

– Нет, – коротко бросил Симон.

Среди зелотов, а особенно секариев, было не принято открыто критиковать установленные ими традиции, правила и предписания. Для рядового секария осмелиться на критику означало бросить вызов всему обществу. Подобное могло закончиться крайне плачевно.

– Не ожидал от тебя. Вчера ты высказывал другие мысли. И вдруг ставишь под сомнение наши правила… А кто, кроме нас, тогда займется чисткой наших рядов от слабых и сомневающихся? – жестко продолжил Тувия и недовольно прищурился. Ему показалось подозрительным и странным, что человек, которого ему рекомендовали как одного из самых преданных и жестоких секариев, неожиданно начал критиковать их действия, движение и сомневаться в идее. Это характеризовало Симона в глазах Тувии как возможного предателя. А этого он как человек, возглавляющий политическое движение, допустить никак не мог.

– Они наши соплеменники. Кто дал нам право судить оступившихся? – с вызовом в голосе спросил Симон. – Разве не один Господь может судить, карать или прощать людей?

В этот момент Элеазар бросил многозначительный взгляд на брата, в котором явственно читалось: «Вот видишь, я говорил тебе, что этим двоим нельзя доверять». Однако Тувия в ответ недовольно поморщился и промолвил:

– Если ты не согласен с нашими правилами, тебе не место среди нас! Объясни, с какой целью ты примкнул к нашему движению?

– По велению сердца! – горячо воскликнул Симон. – Так же, как и ты, сепфориец, я желаю свободы нашему угнетенному народу. И свято надеюсь восстановить законные права, отнятые у иудеев проклятым Иродом. Клянусь именем Господа нашего, я добьюсь этого! Пусть даже ценой своей жизни. Но в последнее время мне стали отвратительны убийства во имя правильного толкования закона, – честно признался Симон. Он горько вздохнул и поник головой.

– А может, ты предатель и тайно служишь тетрарху? – с вкрадчивой угрозой в голосе переспросил у него Тувия и медленно поднялся. В его руке неожиданно сверкнул кинжал. Симон отскочил. Лицо его побелело, под скулами взбугрились желваки. В правой руке у секария тоже появился кинжал.

– Ты ответишь за клевету, сепфорисец, – не теряя хладнокровия, произнес он и принял оборонительную позу, готовясь отразить удар.

Элеазар, который безмолвно наблюдал за разгорающейся на его глазах ссорой, громко вскрикнул и стремительно бросился между ними. Схватив брата за руку, державшую нож, он воскликнул:

– Остановись, брат. Оглянись вокруг. Нельзя проливать кровь в таком священном месте.

Голос его звучал убедительно. Тщедушный Элеазар был ниже ростом и слабее Тувии, однако вцепился в руку брата мертвой хваткой.

– Не мешай мне, глупец. И не хватай за руки. Я тебя однажды уже предупреждал. Помнишь? – со злостью процедил сквозь зубы Тувия. Метнув на брата негодующий взгляд, он решительно высвободил руку.

– А с тобой мы еще поговорим… только уже без свидетелей… – угрожающе буркнул он, переведя взгляд на Симона.

– Согласен. Но предупреждаю: я не позволю тебе зарезать себя, как жертвенного барана, – твердо произнес Симон, и в его глазах полыхнул ответный сердитый огонь. Его лицо исказилось от ярости.

Несколько напряженных мгновений юноши пожирали друг от друга горящими как угли глазами. Однако присущее им благоразумие вскоре охладило их головы, и они оба почти одновременно бросили кинжалы на землю. Разойдясь в разные стороны, они уселись на траву и с демонстративно-небрежным видом отвернулись друг от друга.

Первым прервал молчание Симон.

– Выслушайте меня, братья! И не спешите судить! – выдавил он через силу. – Клянусь, что на вашем месте я поступил бы точно так же, если бы заподозрил вас в измене. Но клянусь своей жизнью и честью, которую у меня никто не отнимет, что я никогда не нарушал нашей клятвы! Что же касается моих взглядов…

Он задумался, потом решительно продолжил:

– С недавних пор мне стало невыносимо убивать людей.

В голосе Симона прозвучало страдание, а лицо исказилось от отвращения.

– Почему? Ты ведь так много сделал для нас? – удивленно воскликнул Тувия. Он был поражен болью и искренностью слов Симона.

Тот грустно вздохнул.

– Я не отказываюсь от наших целей. Но я не согласен с методами. Не знаю, поймешь ли ты… Когда-то я сделал осознанный выбор, решив посвятить жизнь борьбе за чистоту закона и за свободу нашего народа от римских тиранов и их прислужников. Каким же наивным я был! Я думал, что, отнимая жизнь у виновных, научу остальных не совершать ошибок и соблюдать закон. Но я жестоко ошибался! Своей беспощадностью мы вызываем у народа ненависть и страх, а неоправданной жестокостью уподобляемся палачам. Мы даже хуже их! Потому что палачи безропотно исполняют приказы правителя, мы же убиваем соплеменников по доброй воле. Мы не должны так больше поступать, – с горечью заключил Симон.

Сепфорийские зелоты в изумлении смотрели на него. Тувия не верил своим ушам. Подобную крамолу провозглашает человек, руки которого у самого по локоть обагрены кровью?!

– Ты безумец! Понимаешь ли ты, что, несмотря на твои заслуги перед обществом, за подобные убеждения и высказывания мы должны немедленно предать тебя смерти? – ошеломленно проговорил он.

Ему неожиданно стало жаль смелого юношу-рыбака, не побоявшегося открыто признаться в своих сомнениях. Несмотря на свойственные ему хитрость и недоверчивость, Тувия мог быть объективным и различал, где правда, а где ложь. И, глядя в горящие глаза Симона, он готов был поклясться: тот не лжет. Жаль, что он будет заколот своими же товарищами. А все потому, что не умеет держать язык за зубами и слишком искренен, доверчив… Тут он вспомнил о своем хитром брате и метнул на того вопросительный взгляд. Заметив, что глаза Элеазара загорелись в предвкушении триумфа, который ожидает, когда он доложит на собрании старейшин о возможном предательстве Симона, Тувия предостерегающе покачал головой.