Виктория Холт - Королева Шотландии в плену

Они прошли мимо капеллы к комнатам, отведенным для королевы. Апартаменты оказались большими; их стены были украшены картинами.

Мария следовала за Паулетом, держа на руках своего маленького скайтерьера, и вдруг почувствовала, как сердце маленького создания бешено забилось.

— Спокойнее, малыш, — прошептала она. — По крайней мере, они не разлучили нас… и никогда этого не сделают… пока я жива.

В конце большего зала Фотерингея находилось возвышение, украшенное гербом Англии. На нем стояло кресло, обитое красным бархатом.

В этом зале собрались лорды Англии, приехавшие допрашивать Марию о ее участии в заговоре с целью покушения на жизнь их королевы. Среди них были лорд Берли и сэр Фрэнсис Уолсингем. Елизавету представляли министр юстиции, генеральный прокурор и королевский адвокат. Мария должна была сама защищать себя.

Она радовалась, что в такое опасное время сэру Эндрю Мелвилу предоставили право сопровождать ее. Она очень полагалась на его любовь и преданность, хотя и понимала, что от него будет мало пользы, поскольку все эти люди, приехавшие из Лондона в Фотерингей, твердо решили признать ее виновной.

Королевский адвокат Томас Годи, выглядевший красочно в голубой мантии с красным капюшоном, встал и открыл заседание суда. Он доложил о сведениях, полученных от Бабингтона и его друзей-заговорщиков, из которых шестеро собирались убить королеву Елизавету, и сказал, что есть письма, доказывающие виновность королевы Марии в участии в этом заговоре.

Далее Томас Годи заявил, что получены показания под присягой от ее секретарей Жака Hay и Гильберта Керля, подтверждающие обвинения, выдвинутые против нее. Мария невидящими глазами смотрела перед собой, думая, каким пыткам подверглись эти двое, прежде чем из них вырвали признания. Она не знала, что на самом деле они отказались предать ее и что Жак написал королеве Елизавете, заверяя ее в невиновности Марии. Жак и Гильберт все еще находились в тюрьме за свою упорную преданность их госпоже.

Мария мысленно возвращалась к тому дню, когда прибыло письмо Бабингтона, стараясь припомнить точно, о чем конкретно он писал. Она потребовала, чтобы предъявили письма, и с победоносным видом указала, что они написаны почерком того, кто расшифровывал их. А не мог ли он написать то, что хотел? Как они могут доказать, что это письма, написанные ею, когда в них не ее почерк.

Она чуть не совершила глупость, отрицая, что знала Бабингтона, но вовремя добавила:

— Это правда, что я слышала о нем.

Ей напомнили, что Бабингтон признался, что между ними была переписка и что покушение на Елизавету было частью заговора Бабингтона.

— Джентльмены! — воскликнула Мария. — Вы должны понять, что я больше не стремлюсь к власти. Я не хочу ничего, кроме как спокойно дожить жизнь. Теперь я слишком стара, слишком немощна, чтобы желать править.

— Вы постоянно выдвигали притязания на трон Англии, — обвинил ее Берли.

— Я никогда не отказывалась от восстановления моих прав, — двусмысленно ответила Мария, и Берли пришел в замешательство, поскольку многие сомневались в законнорожденности Елизаветы и, возможно, даже здесь присутствовал кто-то из этих сомневающихся.

Она набросилась на Уолсингема, назвав его врагом, который умышленно подстроил все, чтобы поймать ее в ловушку.

— Я никогда не думала причинять вред королеве Англии, — кричала она. — Я бы предпочла сто раз умереть, чем видеть так много католиков, страдающих ради меня.

— Ни один верноподданный королевы никогда не был приговорен к смерти из-за религиозных убеждений, — отпарировал Уолсингем, — хотя некоторые умерли за измену и за то, что они поддерживали буллу об отлучении от церкви нашей королевы и признавали власть папы римского.

— Я слышала, что все наоборот, — ответила Мария.

Уолсингем почувствовал неловкость.

— У меня в душе нет злобы, — заявил он суду. — Бог мне свидетель, что я сам, как частное лицо, не сделал ничего предосудительного для честного человека. Я никому не желаю зла. Я не стремился ни к чьей смерти, но я верный слуга моей госпожи и признаюсь, что всегда был бдителен во всем, что касалось безопасности моей королевы и страны. Поэтому я слежу за всеми заговорщиками.

— Почему вы не привезли моих секретарей, Hay и Керля, чтобы они дали показания в моем присутствии? — требовательно спросила Мария. — Если бы вы были уверены, что они продолжат обвинять меня, то, не колеблясь, поставили бы их лицом к лицу со мной.

— В этом нет необходимости, — заявил суду Берли, и Уолсингем кивнул в знак согласия. У них было достаточно проблем с этими преданными молодыми людьми.

Судебный процесс продолжался весь этот день и следующий. Когда наступил момент вынесения приговора, Берли заявил суду, что их государыня королева Елизавета изъявила желание, чтобы не выносили никакого приговора, пока она сама не рассмотрит свидетельские показания.

Суд закончился. Мария покинула зал, поддерживаемая верным Мелвилом, а люди Елизаветы отправились в Лондон.

Елизавета испытывала беспокойство. Ей передали все свидетельские показания, но она все еще колебалась.

На нее не должно пасть и тени подозрения. Прогуливаясь вдоль реки от Гринвича к Гемптонскому двору, она смотрела на свой город и думала, как много католиков прячется в этих узких улочках, как много голосов раздалось бы против нее, если бы они осмелились это сделать.

С тех пор как Мария, будучи дофинессой Франции, позволила называть себя королевой Англии, она представляла опасность, способную нарушить мирную жизнь Елизаветы. Она должна умереть. Но только когда будет несомненно доказано, что она заслужила смерть.

Елизавета слушала Берли, Уолсингема и Лестера. Все трое уговаривали ее согласиться на смертную казнь, но ее женское восприятие заставляло ее колебаться вновь и вновь. Они, как проницательные государственные деятели, понимали, что хорошо для нее и для страны; но она, как женщина, очень боялась слухов, которые будут передаваться шепотом на всех углах, и знала, что уличные сплетни часто приводят к непредсказуемым последствиям.

В Звездной палате в Вестминстере парламентская комиссия открыла судебное заседание по делу Марии.

На заседание привели Жака Hay и Гильберта Керля.

Жак решил проблему, мучившую его много дней и ночей. Его соблазняли, но он отказался от искушения. Ни ради свободы, ни ради Бесси и их совместной жизни не смог бы он дать ложные показания. Они допрашивали его до тех пор, пока у него совершенно не оставалось сил, и он опасался, не мог ли он в беспамятстве сказать что-нибудь против королевы. Ради успокоения собственной совести он написал Елизавете, хотя был совершенно уверен, что письмо не окажет никакого воздействия ни на нее, ни на ее министров.