Филиппа Грегори - Еще одна из рода Болейн

Анну я обнаружила в покоях королевы, за вышиванием. Придворные дамы взялись за огромную престольную пелену. Все это так напоминало королеву Екатерину, что я даже моргнула, чтобы прогнать наваждение. Потом я поняла, в чем разница – все дамы или из семьи Говард, или наши избранные фаворитки. Самая хорошенькая, вне всякого сомнения, – кузина Мадж Шелтон, новая молоденькая представительница семьи Говард при дворе, а самая богатая и влиятельная – Джейн Паркер, жена Джорджа. Да и вся атмосфера совсем другая – при королеве Екатерине одна из нас читала вслух Библию или сборник проповедей, а у Анны звучит музыка. Четверо музыкантов играют, а одна из девушек, не прерывая работы, поет.

К тому же в комнате мужчины. Королева Екатерина, воспитанная в уединении испанского королевского двора, всегда держалась строгих правил, даже после стольких лет, проведенных в Англии. Джентльмены наносили визит вместе с королем, их встречали радушно, по-королевски угощали, но обычно они не задерживались. Ухаживания допускались только там, где не было надзора, – в садах, на охоте.

При Анне стало куда веселей. В комнате немало кавалеров – сэр Уильям Брертон помогает Мадж подобрать по цвету шелк для вышивания, сэр Фрэнсис Уэстон заглядывает Анне через плечо, восхваляя ее работу, а в углу Джеймс Уайвил что-то нашептывает Джейн Паркер.

Анна едва взглянула на меня:

– Вернулась? Ну как дети?

– Все в порядке, у них просто насморк.

– В Хевере сейчас красиво, – говорит от окна сэр Томас Уайетт. – Нарциссы, наверное, уже цветут?

– Да, – отвечаю наобум и тут же поправляюсь: – То есть распускаются.

– Но прекраснейший цветок Хевера здесь! – Он глаз не отрывает от Анны.

Она глядит на него поверх вышивания, замечает с вызовом:

– Мой цветок тоже распускается.

Смотрю то на Анну, то на сэра Томаса и ничего не понимаю. Как она может даже намекать на свою беременность, особенно при мужчинах.

– Хотел бы я быть пчелкой среди лепестков, – продолжает сэр Томас словесный поединок.

– И обнаружили бы, что лепестки плотно сжаты.

Джейн Паркер вертит головой от одного к другому, будто за игрой в теннис наблюдает.

Галантная игра вдруг представляется мне просто потерей времени, которое можно провести с Уильямом, еще одним маскарадом бесконечного придворного притворства, а я так изголодалась по настоящей любви.

– Когда мы выезжаем? – Я вмешиваюсь в любовную беседу. – Когда отправляемся в путешествие?

– На следующей неделе, – равнодушно отвечает Анна, обрезая нитку. – Думаю, едем в Гринвич. А почему ты спрашиваешь?

– Устала от Лондона.

– Вот неугомонная! – жалуется неизвестно кому Анна. – Только что вернулась из Хевера и снова хочешь куда-то ехать. Муж нужен, чтоб тебя укоротить, засиделась ты во вдовушках.

Подсаживаюсь на скамью под окном к сэру Томасу:

– Ничего подобного, смотри, я сижу тихо, как спящий котенок.

– Еще подумают, что питаешь отвращение к мужчинам.

Придворные дамы в один голос смеются в ответ на это злобное замечание.

– Просто не хочется.

– Когда это тебе не хотелось? – возражает Анна.

Я только улыбаюсь:

– А тебе никогда не хотелось, а теперь посмотри, мы обе счастливы.

Сестрица закусывает губу, я представляю, сколько резкостей она могла бы наговорить, но не решается – добрая половина слишком вульгарна, а другую слишком легко обернуть против нее самой, ведь и она была королевской любовницей.

– Хвала Господу за это, – благочестиво говорит Анна, склоняя голову над работой.

– Аминь, – подхватываю я столь же сладко.

Дни в Вестминстере при дворе моей сестрицы тянутся бесконечно. Уильяма я вижу только мельком. Как церемониймейстер, он всегда возле короля. Король проникся к нему симпатией, советуется относительно лошадей, часто ездит верхом в его обществе. Ирония судьбы – такой не подходящий для светской жизни человек и в таком почете. Надо сказать, король охотно слушает откровенное мнение, во всяком случае пока оно совпадает с его собственным.

Только ночами мы с Уильямом наконец остаемся наедине. Он снял мансарду в старом доме как раз напротив дворца. Лежа без сна после любви, я смотрю на балки над головой, слышу, как птицы устраиваются спать в гнездах под соломенной крышей. Вся обстановка состоит из узкой кровати, стола и пары стульев. Больше ничего нет, больше нам ничего не нужно.

Просыпаться на заре, чувствовать его близость, восхитительное тепло, опьяняющий запах кожи. Я никогда не проводила ночь с человеком, который любил бы меня всем сердцем, любил ради меня самой, – какое головокружительное ощущение. Быть с тем, кого обожаешь, – и не надо ни скрывать свое обожание, ни преувеличивать, не надо ничего рассчитывать, я просто люблю его, моего единственного возлюбленного, и он любит меня так же просто, страстно, естественно. Не могу понять, как выдержала эти долгие годы, расплачиваясь фальшивой монетой тщеславия и похоти, не зная, что совсем рядом – чистое золото.

Коронация Анны омрачена неистовой ссорой с дядюшкой. Я слышу, как он орет, что она так возомнила о себе, что забыла, кому обязана своим нынешним высоким положением. Анна, самовлюбленная даже в ярости, положив руку на живот, объясняет, что мнит о себе не зря и очень хорошо помнит, кому обязана своим положением.

– Анна, побойся Бога, подумай о семье! – Дядя никак не может успокоиться.

– Забудешь о вас! Слетелись как мухи на мед. Ступить некуда, обязательно споткнешься о Говарда с просьбой об очередной милости.

– Я не прошу, – оборвал он. – Я требую.

– От меня? Вы говорите с королевой!

– Я говорю со своей племянницей, и, если бы не я, ее бы давно изгнали за позорную связь с Генрихом Перси, – брызгал слюной дядюшка.

Она вскочила на ноги, готовая наброситься на него.

– Анна, уймись! – вмешалась я. – Дядя, нельзя ее расстраивать! Ребенок!

Он по-прежнему жаждал крови, но сумел взять себя в руки.

– Конечно, ты права, – произнес с деланой вежливостью. – Сядь, Анна, и постарайся успокоиться.

Она рухнула на табурет, прошипела:

– Не смейте! Еще раз вспомните эту старую ложь, будь вы сто раз моим дядей, клянусь, отправитесь в ссылку.

– Я глава геральдической палаты, – сквозь зубы процедил он. – Я был одним из величайших людей в стране, когда ты под стол пешком ходила.

– А до битвы при Босуорте вашего отца заключили в Тауэр за измену. – В ее голосе зазвучало торжество. – Не забывайте, мы оба Говарды. Если вы против меня, то и я против вас. Одно мое слово – снова узнаете, как Тауэр выглядит изнутри.

– Скажи, попробуй, – произнес злобно дядя и вышел, даже не поклонившись.

Анна посмотрела ему вслед.

– Как же я его ненавижу, – прошептала она едва слышно. – Я его уничтожу.