Филиппа Грегори - Еще одна из рода Болейн

Хорошо, что Уильям обо всем подумал заранее. В одно прекрасное утро я проснулась и увидела – комната залита ярким белым светом. Метель продолжалась всю ночь и все утро, хлопья снега валили с серого неба, крутились вихрями во дворе. Казалось, весь мир замер в завороженном молчании. Куры забились в курятник, только тоненькие следы лапок на свежевыпавшем снегу – наверное, пытались найти корм. Овцы столпились в загоне, грязно-коричневое пятно на белоснежном снегу. Коровы укрылись в хлеву, поле рядом – как отбеленное полотно. Я села в постели, живот огромный, ребеночек ворочается внутри, поглядела, как поземка завивается вокруг живой изгороди. Можно подумать, снежинки не падают на землю, а вечно кружат и вьются вокруг дома, но с каждым часом сугробы растут и принимают все более странные очертания. Каждая снежинка на земле белее белого, будто лебяжий пух, но, когда я, вытянув шею, пытаюсь разглядеть небо через окно, оно словно затянуто грязно-серой кружевной пеленой.

Уильям обмотал ноги и башмаки мешковиной, вышел на крыльцо, попытался расчистить его от снега. Я, тяжело ступая, спустилась, улыбнулась мужу. Теперь ему от меня никуда не деться.

– Ну началось, – сказал он. – Как ты себя чувствуешь?

– Как во сне. Все утро не могла глаз отвести от снега.

Он переглянулся тревожным взглядом с повивальной бабкой, которая варила у очага овсянку, потом протопал босыми ногами через комнату, подвинул мое кресло к огню.

– Схваток еще нет?

– Нет, – улыбнулась я в ответ, – но, похоже, сегодня начнутся.

Повитуха навалила овсянки в большую миску, протянула мне ложку:

– Тогда поешь хорошенько, тебе понадобятся силы.

Роды оказались легкими. Всего четыре часа, и на свет появилась девочка. Повивальная бабка завернула ее в нагретую белую простынку, положила рядом со мной. Уильям, который все четыре часа от меня не отходил, дотронулся до маленькой, еще со следами крови головенки, благословил дитя. Губы у мужа подрагивали. Потом он прилег рядом со мной. Старуха накрыла всех троих одеялом, и мы, согревшись в объятиях друг друга, мирно заснули.

Два часа спустя девочка разбудила нас своим криком, я приложила ее к груди, ощутила знакомое блаженство – маленький сосущий ротик. Уильям укутал мне плечи шалью, спустился, чтобы принести горячего эля. Снег шел не переставая, с постели я видела белые снежинки на фоне темнеющего неба. Уютно устроилась в тепле, откинулась на пуховую подушку и поняла – да, я самая счастливая женщина на свете.

Дорогая сестрица!

Наша сестра и королева приказала мне известить тебя, что она снова в положении и что тебе надлежит вернуться и помочь ей. А муж твой с младенцем пусть остаются в Рочфорде. Ни на что другое она не согласна. Пенсию тебе возвратят, а летом разрешат навестить детей в Хевере.

Такое послание мне приказано передать, и я тебе говорю – ты нам страшно нужна здесь, в Хэмптон-Корте. Роды ожидаются осенью. Мы собираемся немного попутешествовать этим летом, но недалеко, она, сама понимаешь, ужасно боится потерять ребенка и нуждается в преданном друге. Я тоже. По правде говоря, нет на свете более одинокой женщины, чем она. Король хороводится с Мадж, у той по новому наряду на каждый день недели. Вчера был семейный совет, так на него ни меня, ни отца с матерью не пригласили. Зато позвали Шелтонов. Вообрази, что мы с Анной об этом думаем. Анна все еще королева, но она больше не фаворитка – ни у короля, ни у своего собственного семейства.

Хочу тебя еще кое о чем предупредить. В городе нешуточные волнения. Пятеро знатных дворян отказались клясться на верность новой наследнице, так они все попали в Тауэр, а оттуда прямо на плаху. Ожидаются и другие казни. Генрих вошел во вкус неограниченной власти, его некому удерживать – нет ни кардинала Уолси, ни королевы, ни Томаса Мора. При дворе – полная распущенность, ты нас не узнаешь. Я впереди всех, меня уже от этого тошнит. Как в повозке без лошади, качусь с горы и не знаю, как выпрыгнуть живым. Я прошу тебя приехать, но тут не особенно хорошо. Но я – я умоляю тебя приехать.

В качестве приманки обещаю тебе лето с детьми, если Анна будет хорошо себя чувствовать и сможет тебя отпустить.

Я отнесла мужу письмо с тяжелой печатью Болейнов. Он во дворе доит корову, прижавшись к ее теплому боку. Молоко так и прыскает струйками в подойник.

– Хорошие новости? – Он поглядел на мое раскрасневшееся лицо.

– Мне разрешили вернуться. Анна снова в положении, я ей там нужна.

– А дети?

– Смогу побыть с ними летом, если она отпустит.

– Благодарение Богу, – вот и все, что он сказал, повернулся обратно к корове, на мгновение закрыл глаза.

Я и не знала, как он за нас переживает – за меня и за моих детей.

– А как насчет твоего муженька? – минуту спустя спросил он.

Я покачала головой:

– Нет, тебя не простили. Но мне кажется, можешь просто поехать со мной.

– Жалко надолго оставлять ферму.

– Становишься деревенщиной, муженек?

– Смеешься надо мной?

Он поднялся с низкой табуретки, похлопал корову по крупу. Я открыла ворота хлева, животное лениво вышло в поле, весенняя травка уже вовсю пробивалась – густая и зеленая.

– Я поеду с тобой, что бы они там ни говорили, а когда придет лето, вернемся сюда.

– После Хевера, – уточнила я.

Он улыбнулся, теплая ладонь накрыла мою, лежащую на изгороди.

– Конечно после Хевера. А когда ей рожать?

– Осенью. Но пока никто не знает.

– Молись, чтобы ей доносить на этот раз. – Он помедлил, затем окунул половник в теплое молоко. – Попробуй.

Я послушно взяла половник, отпила глоток пенистого парного молока.

– Хорошо?

– Да.

– Отнести в маслобойню?

– Да. Давай я отнесу.

– Не хочу, чтобы ты уставала.

– Да не устану я. – Мне приятна такая забота.

– Я сам отнесу, – нежно ответил он.

В маслобойне наша дочурка Анна – пусть тетушка будет довольна, малышку назвали в ее честь, – спала на скамье, туго завернутая в пеленки.

За мной послали королевскую барку – доставить в Хэмптон-Корт. Уильям, младенец, кормилица и я, важные, в придворных одеждах, поднялись на борт в Ли. Лошади прибудут позднее. Торжественность мгновения слегка подпортил мой муж, который до последней минуты громко давал наставления мужу Меган, остающемуся на хозяйстве.

– Уверена, он не забудет про стрижку овец, – терпеливо проговорила я, когда Уильям прекратил наконец свешиваться через перила и орать во всю глотку, как последний матрос. – Уж он наверняка заметит, когда шерсть слишком отрастет.

– Прости, – хмыкнул муж. – Опозорил тебя навек?

– Ну, поскольку ты теперь родственник самому королю, придется тебе поучиться хорошим манерам, а то ведешь себя как пьяный фермер в базарный день.