Филиппа Грегори - Еще одна из рода Болейн

Уильям неохотно кивнул:

– Да, Генриха Норриса и Марка Смитона обвиняют в том, что они – ее любовники.

– Какая чепуха!

Уильям снова кивнул.

– А брата задержали для допроса?

– Да.

Что-то в его тоне меня насторожило.

– Они не будут его пытать? Не посмеют, да?

– Нет, дорогая. Они не забудут, что он благородных кровей. Его держат в Тауэре, пока допрашивают королеву и остальных.

– Но какое против него обвинение?

Уильям замешкался с ответом, взглянул на мальчика:

– Его обвиняют в том же самом.

– В прелюбодеянии?

Он кивнул.

Я молчала. В первое мгновение хотелось опять крикнуть: «Чепуха!» – но тут я вспомнила, как нужен был Анне сын, вспомнила ее уверенность, что от короля не родить здорового ребеночка. Как будто снова увидела перед собой: она стоит с Джорджем в обнимку и рассуждает, что Церковь ей не указ, – сама, дескать, знаю, грех это или нет. А он отвечает: меня можно отлучить от Церкви по крайней мере десять раз еще до завтрака, – и она смеется. Не знаю, на что Анна могла решиться от отчаяния. Не знаю, на что Джордж мог осмелиться от безрассудства. Нет, не буду больше думать об этих двоих.

– Что же нам теперь делать?

Уильям положил руку Генриху на плечо, улыбнулся мальчику. Его приемный сын уже по плечо отцу, глядит прямо и доверчиво.

– Немножко подождем, пока все не уляжется, заберем Екатерину и отправимся в Рочфорд. Там чуток затаимся. Что бы ни случилось с Анной, отправят ее в женский монастырь или в ссылку, но время Болейнов прошло. Настала пора тебе, любовь моя, возвращаться к отжимке сыра.

Нечего больше делать – только ждать. Я отпустила кормилицу на целый день, послала Уильяма и Генриха прогуляться по городу, пообедать в трактире, а сама сижу дома, играю с малышкой. После полудня вынесла ее на воздух, на берег реки, на теплый морской ветерок. Вернулась домой, распеленала, искупала в прохладной воде, вытерла насухо сладкое, розовое тельце, положила девочку на одеяльце, пусть ножки и ручки побудут на свободе. Когда пришли Уильям с Генрихом, крошка уже лежала в чистых пеленках. Мы оставили ее кормилице, а сами отправились к главным воротам Тауэра, испросить разрешения повидаться с Екатериной.

Какая же она маленькая – моя девочка, идет по крепостной стене от башни Бошан к воротам. Нет, она истинная Болейн, шагает, будто вся крепость только ей и принадлежит, голова высоко поднята, на губах улыбка. Увидала меня сквозь деревянную решетку, засияла, выскользнула через открытую стражником калитку.

– Любовь моя. – Я крепко обняла дочь.

Она прижалась ко мне, потом рванулась к брату:

– Ген!

– Кэт!

Радостно взглянули друг на друга.

– Выросла.

– Потолстел.

Уильям улыбался, глядя на детей:

– Думаешь, они хоть когда-нибудь говорят больше одного слова подряд?

– Екатерина, я написала Анне, попросила тебя отпустить, – поспешно сказала я. – Хочу, чтобы ты уехала с нами.

Она мгновенно посерьезнела:

– Я не могу. Она ужасно расстроена. Она еще никогда такой не была. Не могу я ее покинуть. От остальных совершенно нет толку, две новенькие вообще не понимают, что делать, а тетушка Болейн и тетушка Шелтон только и сидят в уголке да все время перешептываются. Нельзя ее с ними оставлять.

– А что она делает целыми днями? – спросил Генрих.

– Плачет, молится. Поэтому я и не могу уйти, просто не могу. Это как младенца бросить, она совсем о себе не заботится.

– Тебя хорошо кормят? – О чем еще мне остается беспокоиться. – Где ты спишь?

– Я сплю с ней, только она совсем не спит. Едим мы хорошо, не хуже, чем при дворе. Не волнуйся, мама, это ненадолго.

– Откуда ты знаешь?

Капитан стражи наклонился, тихо сказал мужу:

– Поосторожнее, сэр Уильям.

– Мы пообещали ничего не обсуждать с Екатериной, – напомнил он мне. – Мы пришли ее повидать, узнать, как она себя чувствует, вот и все.

– Хорошо. – Я глубоко вздохнула. – Если она пробудет здесь больше недели, Екатерина, тебе надо будет уехать.

– Как скажете, матушка, – послушно кивнула дочь.

– Вам что-нибудь нужно? Я могу принести завтра.

– Чистое белье. Пару платьев для королевы. Сумеете забрать из Гринвича?

– Придется. – Делать нечего, всю жизнь я у Анны на посылках, даже сейчас, когда такое творится, выполняю ее приказания.

– Не возражаете, капитан? – спросил Уильям. – Моя жена передаст белье и пару платьев для дам?

– Конечно, сэр, конечно, мадам.

Я улыбнулась угрюмо. Им еще не приходилось держать под стражей королеву, которую неизвестно в чем и на каком основании обвиняют. Трудно сказать, как в таком случае поступать, чтобы не попасть впросак.

Я снова обняла Екатерину, гладко зачесанные волосы под чепчиком уткнулись мне прямо в подбородок. Поцеловала в лоб, вдохнула свежий запах теплой, юной кожи. Нет сил от нее оторваться, но она уже проскользнула обратно в калитку, бежит по брусчатке двора в тени башни, оборачивается, машет мне рукой, и вот ее уже нет.

Уильям помахал ей на прощание, потом повернулся ко мне:

– Одного у вас, Болейнов, не отнять – безрассудной храбрости. Если бы вы были лошадьми, лучше бы не найти – возьмете любое препятствие. Но с женщинами вашей породы уживаться нелегко, ох как нелегко.

Я наняла лодку до Гринвича – взять платья для королевы, белье для Екатерины. Уильям, Генрих и малышка остались в домике неподалеку от Тауэра. Уильям ни за что не хотел отпускать меня одну, я тоже страшно боялась ехать во дворец, прямо в сердце опасности, но уж лучше так, зато я знаю, мой сыночек – драгоценный, редкий товар, королевский сынок – упрятан подальше от их взглядов. Я обещала управиться за пару часов и нигде не задерживаться.

Попасть к себе в комнату нетрудно, но покои королевы опечатаны печатью Тайного совета. Сначала думала найти дядюшку, попросить его, вдруг смогу взять ее платья, но потом решила – неосторожно привлекать внимание ко второй сестре Болейн, когда первая заперта неизвестно за что в Тауэре. Связала в узел пару своих платьев – Анне сгодятся, выскользнула из комнаты, но на пороге столкнулась с Мадж Шелтон.

– Боже милостивый, я думала, тебя взяли под стражу.

– За что?

– А за что всех остальных арестовали? Ты исчезла. Конечно, я решила, ты в Тауэре. Тебя допрашивали?

– Меня никто не арестовывал. Я уехала в Лондон, чтобы быть поближе к дочери. Она с Анной, ей же нужны придворные дамы. Обе в Тауэре. Я приехала за бельем.

Мадж рухнула в кресло, разрыдалась.

Я оглядела пустой коридор, переложила сверток из одной руки в другую.

– Мадж, мне пора идти. В чем дело?

– О боже, я думала, тебя взяли под стражу и скоро придут за мной.

– За что?

– Представляешь, нас словно медведям на растерзание бросили. Меня все утро допрашивали, пытались что-то выяснить. Что я слышала да что видела? Каждое слово выворачивают наизнанку, у них получается – мы просто шлюхи какие-то из публичного дома. Я в жизни ничего плохого не делала. И ты тоже. А им подавай все про всех, каждую мелочь, время, место. Я просто от стыда сгорала.