Кэтрин Уэбб - Опускается ночь

– Вы свободны, – говорит Этторе озадаченно. – Вы можете уехать.

– Нет. Не могу. – Она глубоко вздыхает. – Синьор Кардетта сказал, что местные крестьяне не говорят по-итальянски, только на местном наречии. Почему же вы меня понимаете?

– На итальянском говорили в школе. Я быстро усваиваю языки.

– Вы ходили в школу? – В ее вопросе слышится удивление, и тут же лицо ее принимает виноватое выражение.

– Всего несколько лет.

– А зимой вы выучились по-английски у Марчи.

– Мне нужно идти. Я сегодня сторожу. – Говоря это, он невольно кривит губы, он сам себе противен. – Вам не следует находиться снаружи после наступления темноты. Это небезопасно.

Ее глаза снова расширяются, она обхватывает себя руками, словно обороняясь.

– Я хотела бы ускользнуть… улететь, – говорит она.

– Убежать, – подсказывает он правильное слово, и она кивает. И вновь тот же прямой, открытый взгляд, та же прозрачность и абсолютная незащищенность. Почему-то это беспокоит его, задевает за живое. Пушок чертополоха, думает он. – Возвращайтесь внутрь. Вам не следует здесь находиться. – Он уходит и не оборачивается, чтобы проверить, последовала ли она его совету.

Карло, тот румяный юнец, которого он уже видел на крыше, улыбается, когда Этторе приходит сменить его у ворот. Он встает, позевывая, передает винтовку и потягивается, закинув руки за голову.

– Три ночи назад был налет на Валларту, – говорит он, проходя мимо стоящего на пороге Этторе. – Увели трех волов и подожгли амбар. Не засни. Колокол вот здесь. – Он показывает на большой медный колокол в нише стены. – Звони, если что-нибудь увидишь или услышишь, мы все тут же прибежим.

Бойкой походкой он направляется к своему спальному месту. Этторе проводит ладонью по винтовке. Гладкая поверхность деревянного приклада; холодный, мертвый металл ствола. Как давно ему хотелось взять в руки ружье; стоит Этторе сжать винтовку в руках, как на него накатывает приступ ярости, ощущение собственного могущества, бездумная тяга к насилию. В окопах с винтовкой он чувствовал себя увереннее, защищеннее, сильнее, хотя прекрасно понимал, что это лишь иллюзия. Это было чувство, идущее от сердца, не от разума. Он всматривается в темноту за воротами, затем поворачивает голову, чтобы окинуть взглядом ферму, кое-где освещенную светом факелов. Он сам не может понять своих желаний.

В трулло нет света, хотя лампа заправлена и коробок спичек лежит рядом. Но если зажечь ее, он сделается мишенью и совсем перестанет видеть что-либо в ночном мраке. Ночному сторожу положено оставаться в темноте. Этторе опускается на каменную ступеньку у двери и кладет винтовку себе на колени. Она холодит кожу сквозь ткань штанов, хотя все вокруг напоено теплом – камни, земля, воздух. Сердце она тоже холодит, потому что он перешел черту. Теперь он для всех предатель. Он не знает, что станет делать, если появятся налетчики, и молится, чтобы этого не случилось. Вдали у восточного горизонта видны вспышки молнии. Он сидит и прислушивается к вышедшим на охоту гекконам, и непрошеной является мысль о Кьяре Кингсли – бледной и бесплотной.

Он ловит себя на том, что пытается представить, каково это – коснуться ее белой кожи, может, она просто растворится, исчезнет. Она не может иметь ни вкуса, ни запаха, как вода. Она бесплотна, словно дыхание ветра. И ему вспоминается свежее дуновение прохлады, которую осень приносит с севера, бодрящее, покалывающее кожу, как электрические разряды. Она прозрачна. И он думает о первом глотке воды после длинного трудового дня, когда пыль набилась в горло, в ноздри, в глаза. Он бы тоже кинулся к ней, как ее сутулый муж, если бы надеялся, что она утолит его жажду. Воздух и вода; пушок чертополоха. Я хочу улететь , сказала она, обхватив себя руками. И ей следовало бы улететь. Апулия – страна земли и огня, думает он. Созданию из воздуха и воды здесь не место.

Первая и единственная поездка Клэр в Нью-Йорк пришлась на конец весны 1914 года, когда угроза надвигающейся войны расползалась по Европе, словно зараза. В Америке богачи по-прежнему строили, по-прежнему танцевали, по-прежнему изобретали коктейли и смеялись так, как теперь смеется Марчи, беспечно и безудержно. К тому времени Клэр была замужем за Бойдом уже три года и чувствовала себя счастливой, наслаждаясь своей безмятежной и тихой жизнью. Как-то раз Бойд вернулся с работы хмурым и встревоженным; в Нью-Йорке намечался новый проект, и босс хотел, чтобы он сделал эскизы. Клэр стала убеждать его поехать и взять ее с собой, не сразу вспомнив, что Эмма была родом из Нью-Йорка, что там он встретил ее, женился и там же ее потерял. Когда скорбное выражение на лице Бойда напомнило ей об этом, она сконфуженно умолкла. Но, поразмыслив, попыталась скрыть свое смущение и убедить его. Она сказала, что ему, возможно, стоит помириться с этим городом, дать покой призракам прошлого, встретиться с их общими с Эммой друзьями. При этих словах он вскинул голову:

– Но я не хочу видеть никого из них! Это будет… слишком тяжело. Это будет ужасно.

– Ну ладно… ладно, дорогой, Нью-Йорк – большой город, никто не узнает, что ты там, если ты сам того не захочешь, – сказала она.

– Верно, – согласился Бойд. Ее слова слегка ободрили его, будто он и не догадывался об этом. Так что Клэр решила продолжить свои увещевания:

– Нам вовсе не нужно ходить туда, где вы… бывали. Бойд, я никогда в жизни не путешествовала – по-настоящему. Это может быть наш второй медовый месяц, интересное приключение. И ведь тебе это важно? Я имею в виду, с профессиональной точки зрения.

За месяц до того старшие партнеры обошли его уже во второй раз. Он провел рукой по волосам и некоторое время мерил шагами ковер в гостиной.

– Поедем, пожалуйста. Мне кажется, это будет чудесно.

– Хорошо, – произнес он наконец. – Хорошо, поедем.

Теперь-то это будет настоящий медовый месяц, решила Клэр, поскольку первый был насквозь пронизан робостью двух застенчивых людей, которые впервые занимались любовью. Они ездили тогда на неделю на остров Уайт, но ее воспоминания об этом времени были омрачены тягостным непониманием, недоразумениями и маленькими разочарованиями. Бойд отправился в Нью-Йорк первым и пробыл там несколько недель к тому моменту, как приехала Клэр, оставив Пипа дома с няней. Он делал проекты для нового банка – это, конечно, должен быть не гранд-отель, но все же что-то монументальное. Именно это слово – монументальное – использовали заказчики. У такого здания люди должны останавливаться и запрокидывать головы, чтобы его обозреть. Бойд сделал эскизный проект, но это было не совсем то, – она многократно слышала эти слова, пока они жили в маленькой съемной квартире неподалеку от Центрального парка. Не совсем то. Они ни разу не упоминали об Эмме; Клэр внимательно наблюдала за мужем, высматривая малейшие признаки горя или тягостных воспоминаний, и, к своему облегчению, не замечала их вовсе.