Ульяна Эсс - Анна. Тайна Дома Романовых

И вот в один из дней, отправляясь в их с Борисом палаццо, Анна захватила с собой гусиное перо, чернильницу и стопку бумаги. Высадившись из ландо, она, как всегда, попала в объятия Бориса. С готовностью ответив на его поцелуй, решительно высвободилась из объятий любимого и сказала:

— А теперь, милый, прикажи своему слуге, чтобы он отнес в комнату то, что я привезла.

— Что же такого ты привезла? — удивился князь.

— Все, что нужно для того, чтобы написать книгу, — был ее ответ.

Когда все ее принадлежности были доставлены в комнату, она села за стол, решительно придвинула к себе верхний лист бумаги, взяла перо…

— Как, разве мы не пройдем в спальню? — удивился князь Четвертинский. — Я так ждал встречи с тобой!

— Я рада, что ты меня ждал, но сначала мне нужно поработать, — улыбнулась Анна. — Ведь ты сам хотел, чтобы я записала свои воспоминания. Надо же когда-то начинать!

Борис не посмел ей возражать, только попросил разрешения тихо сидеть в уголке. Она разрешила, но с условием, что он и правда будет сидеть тихо и ничем не напомнит о своем присутствии. После этого обмакнула перо в чернильницу, секунду помедлила — и вывела первую фразу: «Все началось в мае…»

Так она стала записывать свои воспоминания. Поначалу сидела за столом не более часа в день, но потом увлеклась, привыкла и работала уже по два, даже по три часа. Она описала тот первый бал, свои впечатления от императора, потом передала разговор, который тогда же состоялся у нее с мачехой, потом свои мысли, когда пришло известие о переводе отца в Петербург…

Теперь жизнь ее стала более наполненной, а сама она — более веселой. Она и правда перестала ездить верхом, и они с князем Борисом подолгу гуляли. Она пересказывала то, что уже написала, и говорила о том, что еще предстоит вспомнить и записать.

Так прошла осень 1804 года, наступила зима. Часто лили дожди, с моря дул сильный ветер. В палаццо стало холодно, и Борис приказал слугам топить все камины, какие есть в доме. Однако, несмотря на то что слуги выполнили приказание и не жалели дров, Анна жаловалась, что страшно мерзнет. Это ее удивляло: ведь раньше она легко переносила русские морозы, гораздо более крепкие. Борис объяснял это влажным климатом Сардинии.

— Тут всегда сыро, — говорил он, кутая ее в накидку их меха горностая — самую теплую одежду, что имелось в его гардеробе. — Я сам не раз замечал, что зябну, хотя дома, в Польше, я обтирался снегом и зимой, бывало, ходил в легком пальто. Хочешь, я напишу домой, и сюда привезут соболью шубу? В ней ты точно не будешь мерзнуть.

— Нет, дорогой, не нужно таких хлопот, — отвечала она. — Это пройдет. Скорее всего, так действует на меня моя беременность…

Действительно, ее состояние становилось все более заметным. Ей было трудно ходить, и они сократили время прогулок. А когда она уже не могла подолгу сидеть за столом, они, по настоянию Бориса, изменили способ работы над ее воспоминаниями. Теперь Анна диктовала их, лежа на софе, а Борис записывал.

В какой-то момент ей стало казаться, что ощущение постоянного озноба покинуло ее. Но в канун Рождества она вдруг проснулась от холода. Анна была не в старом палаццо, а в доме мужа, хорошем каменном доме, который прекрасно отапливался. И, несмотря на это, она чувствовала, как холод угнездился где-то внутри ее. Мало этого, к ощущению озноба присоединился кашель. Приступы упорного кашля нападали на нее по вечерам и мешали заснуть.

Она пожаловалась на свое самочувствие князю Павлу Гавриловичу. Надо сказать, что он серьезно отнесся к жалобам жены. Князь не только пригласил к ней местных докторов, но не поскупился на расходы и выписал лучшего врача из Милана. А в ожидании приезда медицинского светила посоветовал жене на время оставить романтические поездки в палаццо и оставаться дома.

— В конце концов, князь Четвертинский может навещать тебя и здесь, — сказал Павел Гаврилович. — Я знаю его как достойного молодого человека и готов принять в своем доме.

Анна послушалась мужа. Теперь она редко покидала свою комнату, в которой постоянно топился камин. Князь Борис навещал ее здесь, и они продолжали работу над воспоминаниями. Она уже дошла до того момента, когда был достроен Михайловский дворец и император переселился в него. Собственно, записать осталось не так много. Но силы покидали ее; теперь она могла диктовать не больше часа в день.

После Нового года приплыл доктор из Милана. Он долго осматривал Анну, задал множество вопросов о ее самочувствии. И чем дольше он смотрел, тем сокрушенней качал головой и тем мрачнее делалось его лицо. Наконец он вызвал князя Гагарина и в его присутствии сообщил, что у его жены, несомненно, чахотка. Причем болезнь, судя по всему, быстро прогрессирует. Самым правильным было бы перевезти больную с Сардинии в другую местность — например в Швейцарию, в Альпы. Но, ввиду ее беременности, эту идею пришлось оставить. Следовало дождаться, пока Анна родит, и тогда срочно вывозить и мать и ребенка.

Князь Гагарин согласился с этим планом, Анне тоже ничего не оставалось, как принять его.

Время родов приближалось. Вместе с ним усиливались и симптомы страшной болезни. Кашель усиливался, в мокроте появилась кровь. Анна боялась одного: что умрет, не успев родить, и вместе с ней погибнет ее дитя. День и ночь она молилась, прося Всевышнего об одном: дать ей благополучно родить.

Наконец в середине февраля, она разрешилась от бремени, родив мальчика. Ее молитва была услышана. Князь Гагарин стал готовиться к отъезду. Однако выехать немедленно было невозможно: море в феврале необычайно бурное, и плавать в такую погоду опасно.

В марте погода вроде наладилась. А вот состояние больной резко ухудшилось. Она совсем не могла кормить своего ребенка, и его целиком поручили заботам кормилицы. Кровь теперь появлялась каждый раз, когда она кашляла, а кашель не прекращался весь день, силы ее слабели.

Анна надеялась на приход весны, ждала ее. Она верила, что весеннее тепло ее излечит. И действительно, в начале апреля ей сделалось лучше. Однако тут она решительно отказалась двигаться с места и покидать Сардинию.

— Я должна закончить свои записки, — заявила она мужу. — Я не знаю, будет ли у меня возможность вернуться к ним там, в Швейцарии. Мне осталось вспомнить не так много. За месяц, самое большее за два месяца, я закончу.

Князь Гагарин только пожал плечами: пусть так, но пусть все знают, что он сделал для своей жены все, что мог.

Диктовка возобновилась с удвоенной скоростью. Анна вспомнила (а князь Борис записал) последний вечер перед смертью императора, а затем и саму ужасную ночь. 20 апреля она продиктовала князю Борису последнее слово: «Конец».

— Ну, теперь я могу отправиться в путь, — произнесла она со счастливой улыбкой на лице, откинувшись на подушки.