Эмма Романова - Ты сеешь ветер [СИ]

- Как тебя зовут? - тихо спросила я.

Мальчик окинул меня робким взглядом исподлобья.

- Арторий, - сипло ответил он, словно только что пережив приступ удушающего кашля.

- Как того известного римлянина?

- Как нового короля.

Я ничего не сказала на это, только сжала губы и стала снимать с него остатки изорванной рубашки. Но тут уже Сэйв подхватила разговор, осторожно расспрашивая мальчишку о том, что с ним произошло. Подобных историй за последнюю неделю нам довелось переслушать немало, пока мы с утра до ночи обрабатывали ожоги, бинтовали раны и накладывали лубки на места костных переломов. Как я поняла из сбивчивого и невнятного рассказа мальчишки, его родители погибли при пожаре, а сам он напоролся на медный штырь при неудачном падении.

Тем временем Дария вскипятила воду, опустила в котелок жёлтые цветки волшебного ореха и несколько полос, оторванных от собственной нижней юбки. Стол на её кухне был завален матерчатыми мешочками с сухими травами и флягами с настоями. Когда я пришла к ней просить взять меня обратно, она сказала, что теперь ей нечем было платить работникам. Массовые беспорядки в городе, вызванные сменой власти, привели к ужасающим последствиям. Процветало мародёрство, грабежи и насилие. Дария лишилась всех свои накоплений, поставки продуктов были приостановлены на неопределённый срок. Большая часть выпивки была украдена, остальное послужило для нужд раненных. Кухня Дарии превратилась в лазарет. Но ей и Сэйв не хватало знаний и умений, многим несчастным они только вредили или же вовсе не были способны помочь. И тогда я предложила свою помощь взамен на ночлег и еду. В моём опустевшем доме всё было перевёрнуто вверх дном, и более я не могла там оставаться.

С тех пор каждый мой день был похож на предыдущий. Испачканная кровью, с воспалёнными от усталости глазами, я проводила долгие часы бодрствования подле чужаков, иной раз по десять, двадцать, тридцать раз проделывая одно и то же, ничего не упуская из виду. Врачевание требовало напряжённого внимания, и поглощённая делом, я забывала обо всём остальном.

Но когда наступал перерыв, я тут же спешила на улицу, взгляд мой бездумно обращался в сторону озера, и хотя я не могла видеть его, зато слышала стон, не требовательный, а скорее возмущённый и обиженный. Едва я успевала подумать о том, что оно тоскует по мне, как сразу же чувствовала хорошо знакомое теперь жаркое биение в груди. Меня мучили томление и жажда, для утоления которой и тысячи глотков оказалось бы недостаточно.

Однако быть человеком означало быть среди людей. И вот я вновь, словно слепая, металась по кухне от стола к скамьям, от одного больного к другому, всё время что-то искала, перерывала полки и ящики, ворчала и сыпала ругательствами, пока наконец не находила то, что было мне нужно. А когда наступала ночь и Дария гасила все свечи, я неподвижно лежала во мраке, а волнующие картины перед глазами сменяли одна другую. «Подумаю об этом позже или никогда», - твердила я, но ничего не могла с собой поделать. Даже во сне, сквозь чёрную пелену забытья пробирались неугомонные мысли - одни и те же, всегда одни и те же, - и я просыпалась утром опустошённой и измученной, словно и не спала вовсе.

После такого изнурённый труд казался избавлением - это тоже плен, но насколько он был легче, насколько благороднее.

И всё же я более не могла позволить себе прежнее заблуждение, не могла запереться в четырёх стенах и усилием воли заглушить ропот волн, настойчиво взывающих ко мне. Я знала, что стихия, породившая меня, рано или поздно возымеет надо мной власть, как это уже случалось прежде, и сопротивляться ей значило вести борьбу против собственной природы, истощать себя, мучить и неизбежно терпеть поражение. И всё равно я страшилась поддаться, кануть в озёрной бездне и вновь умертвить своё сердце. Оно было мне особенно дорого с тех пор, как я познала, что это такое - в одно ужасное мгновение не услышать его биения.

Вот почему я с таким рвением бралась за работу: я не знала, какое решение следовало принять, но знала по крайней мере, чем должна была заниматься, пока находилась среди людей.

Арторий наклонился вперед, чтобы мне было удобно обмывать рану отваром волшебного ореха. Сэйв заваривала укрепляющий чай, а Дария завела с мальчишкой беззаботный разговор, чтобы немного отвлечь его от неприятной процедуры. Рана была глубокой и грязной, я всерьёз опасалась воспаления, а потому не щадила своего юного пациента - он то и дело вздрагивал и стонал от боли.

Наконец я отложила ветошку. Одна неприятная часть работы кончилась, теперь предстояла другая. Но прежде чем приступить к зашиванию, я протянула Арторию, сосредоточенно вперившему взгляд в пол, свою флягу.

Холодные голубые глаза пристально уставились на меня.

- Что это?

- Озёрная вода, - ответила я.

Откупорив фляжку здоровой рукой, он поспешно приложил её к своим обветренным губам. Сделав несколько жадных глотков, он вдруг поперхнулся, и вода потекла по его подбородку.

- Она сладкая! - удивлённо пробормотал он. Уголок его широкого рта приподнялся, а глаза сверкнули.

- Слаще, чем что-либо ещё, не так ли? - спросила я, с насмешливой улыбкой вздёрнув одну бровь.

Сэйв и Дария переглянулись. Они думали, что я заговаривала воду, но побаивались спросить напрямую. Время от времени я сама прикладывалась к горлышку, хотя кувшины были полны родниковой воды. Чем дольше длилась моя разлука с озером, тем тяжелее мне было переживать долгие душные ночи. И я пошла на хитрость: когда Сэйв, вознамерившись затеять стирку, отправилась к озеру, я попросила её набрать для меня воды. «Зачем это? - удивлённо спросила она. - Чем тебе плоха родниковая?». Но разглядев что-то в выражении моего лица, тут же отступила и пообещала исполнить мою просьбу.

И всё же это лишь оттягивало неизбежное. Я выкраивала себе время для принятия решения, но до сих пор так ничего и не решила. Иной раз меня почти толкало в спину малодушное намерение оставить все свои хлопоты, бросить дела и мчаться отсюда прочь, к озеру, к облегчению и покою. Но стоило мне представить себя отлучённой от человеческой повседневной жизни, от самих людей, суетных и небрежных, грубых и страдающих, нуждающихся и благодарных, от тяжёлой работы, как у меня тут же появлялось ощущение, точно мне в сердце вонзали тонкую и острую иглу.

Для того чтобы быть удовлетворенным своей судьбой, нужно твердо следовать собственной натуре и идти только своей дорогой. Но в то же время жизнь каждого всегда таит саднящую тоску о другом, более радостном существовании. Все мы живём с томлением по недосягаемому.

Сначала мне грела душу иллюзия вечного покоя, но поддавшись своему предназначению, я ощутила жажду в сердце. Вечная гонка за желаемым, нетерпение, жадность, отрицание, гнев и страдание - всё это пришло ко мне вместе с любовной страстью. После всего, что изумило и потрясло меня, я впервые задумалась о том, что одно-единственное сильное переживание может расширить душу до бесконечности так, что она будет способна объять в своём крохотном пространстве целое мироздание.