Сантьяго Мората - Тень фараона

В конце концов он принялся разглядывать публику. Я занервничал: вдруг он меня узнает? Возможно, Тут, зная о нашей дружбе, приставил к Усермонту своих шпионов в виде охранников.

Я молился, чтобы знакомый мне с детства Усермонт меня увидел, а стражники этого не заметили. Похоже, мой добрый друг был доволен тем, что подверг их этому испытанию скукой.

Я отметил, что Усермонт стал совсем взрослым, и не только в физическом смысле. Мелкие морщинки, вызванные озабоченностью, собрались в уголках его глаз, необычно серьезных и печальных для его возраста, несмотря на то, что в них светилась гордость питомца Маат, воплощающего в жизнь ее закон.

Но он не заметил меня. Подперев щеку рукой, он, без сомнения, скучал, но все же продолжал с напускным интересом слушать бесконечные излияния этой женщины.

Я спрашивал себя, до каких пределов может дойти его терпение… как вдруг он увидел меня.

Его взгляд равнодушно скользил по ряду голов перед ним. Скользнул и по мне, но тут же вернулся. Глаза его расширились, хотя он не изменил позы, словно застыв от удивления.

Я весело засмеялся, наблюдая такую его реакцию. Он делал вид, что таращит глаза, чтобы справиться с одолевающей его сонливостью, это было комично. Я восхитился его сдержанностью, хотя такая реакция меня огорчила: эти меры предосторожности свидетельствовали о том, что за ним внимательно наблюдают.

Его взгляд, светящийся умом, снова встретился с моим. Усермонт подозвал слугу и стал что-то шептать ему на ухо, сжав ему руку, как бы подчеркивая этим серьезность своих слов, хотя на лице его оставалось все то же скучающее выражение.

Я покинул первый ряд, освободив место другому зеваке, и стал протискиваться сквозь толпу. Ждать пришлось довольно долго на самом отдаленном краю небольшой толпы. Я почувствовал чье-то прикосновение и медленно, не привлекая к себе внимания, отошел от собравшихся людей и скользнул в переулок, где подождал своего проводника, который тут же подошел и зашептал мне на ухо:

– Следуй за мной шагах в двадцати. Если заметишь слежку, скройся, но не беги, а завтра я буду ждать тебя на этом же месте.

Я молча кивнул. Он протянул мне тунику из льна, чтобы я накинул ее, и пошел. Я подождал, пока он отошел на два десятка шагов, и последовал за ним с бьющимся сердцем, отвечая на каждый взгляд и каждый звук рассеянным взглядом.

К счастью, нас никто не преследовал. Мы дошли до другого квартала, который, хотя и был приличнее того, что мы покинули, тоже был уж слишком скромен для судьи, и это в очередной раз меня взбесило.

Мы сделали круг, чтобы проверить, не следят ли за нами, и в конце концов подошли к небольшому, но чистому и ухоженному дому. Мой проводник поманил меня, удостоверившись, что никто на него не смотрит, и быстро вошел в дом через дверь для слуг. Когда я оказался внутри, он тут же обратился ко мне:

– Не переживай, в этом районе, хотя он и кажется бедным, живут хорошие люди, которые сообщат, если кто-то следит за нами. Судья Усермонт, пусть Амон хранит его, известен тем, что осуществляет правосудие в пользу простых людей, и они платят ему преданностью.

– Не слишком полагайся на это. Существуют такие вещи, как голод и подкуп. Все имеет свою цену.

Добрый человек вздрогнул, удивленный моей прямотой, и я чуть не рассмеялся, потому что вдруг увидел в себе черты, присущие моему отцу, но поблагодарил своего проводника за то, что он пренебрег опасностью, которой подвергался из‑за меня, и отдал себя в его распоряжение.

Меня накормили и помогли помыться и сменить грязные повязки. Я провел несколько дней на улице, и хотя, на мой взгляд, это не было для меня большой жертвой, этот добрый человек, очевидно, полагал, что я был близок к смерти, судя по тому вниманию, какое он мне уделял.

Я ждал недолго, а после того, как сменил одежду и слуга-нубиец сделал мне массаж, почувствовал себя аристократом.

Вскоре появился Усермонт, и мы молча обнялись.

– Дорогой мой друг! – в конце концов воскликнул он. Голос его дрожал.

Я тоже был взволнован так, что едва мог говорить. Усермонт обхватил мою голову ладонями и стал рассматривать мои многочисленные еще не зарубцевавшиеся раны и шрамы.

– Пи, с тобой все в порядке? Что с тобой произошло? Что с тобой сделали?

Я не стал отвечать подробно, только сказал:

– Меня возмущает и огорчает то, что ты как судья занимаешь по моей вине такое место.

Усермонт засмеялся:

– Не огорчайся. Я не сетую, что оказался в этих кварталах и занимаюсь делами простых людей. Я среди них гораздо счастливее, чем среди благородных.

– Твой слуга сказал мне…

– Да. Но не обижай их. Здесь они не слуги. Никто не унижается и не получает плату. Они мои друзья. Они делают для меня, что умеют, а я, в свою очередь, делаю то же самое для них.

Я озабоченно посмотрел на него, и он, казалось, меня понял.

– Только когда они правы, Пи! Я не отдаю предпочтение никому из‑за того, что он принадлежит к какой-то группе. Видишь ли, они не привыкли к тому, что судья может признать их правоту, и поэтому ухаживают за мной и дарят мне свою дружбу.

– Но таким образом ты наживаешь себе врагов!

Усермонт снова рассмеялся.

– Эти люди добились, чтобы меня назначили сюда судьей. Они вне опасности, пока я работаю здесь.

– А теперь и я тебе помогу, если сумею.

– Конечно! Теперь ты аристократ, с именем почти таким же длинным, как у самого фараона.

Мой взгляд сказал ему, что в эту область не стоит вторгаться.

– Я отказался от этого имени. Предпочитаю быть забытым, но не делить имя с этим подлецом.

– Извини.

Я состроил смешную рожицу, как делал, когда мы были детьми.

– Я повторю твое имя столько раз, что Маат придется заткнуть уши, – пообещал Усермонт.

Я засмеялся и снова обнял его.

– Много всего произошло, – сказал я ему.

– Давай поговорим об этом.

Мы проговорили всю ночь. Он рассказал мне, что стал судьей в городе Солнечного Диска, как и хотел, по меньшей мере так ему казалось, но это длилось недолго. Вскоре все переселились в Фивы, где царило взяточничество, и он стал непопулярен, так как его не удавалось подкупить, а его приговоры были непререкаемы и могли служить образцом правосудия.

Он спускался все ниже, пока не оказался на самой нижней ступени в иерархии фиванских судей. Ему предоставили жилье, не подобающее его рангу, его постоянно преследовали, но он не проявлял малодушия.

Своей последовательностью и справедливостью он завоевал сердца простых людей и их доверие. Он совершенно бескорыстно стал тратить свои личные деньги, улучшая условия жизни в квартале, и понемногу появились мужчины и женщины, которые помогали ему сначала убирать дом, потом расширить его, и в конце концов превратились в его бескорыстных и верных слуг. Хотя жалованье судьи было очень небольшим, оно позволяло им жить свободно и весело. Постепенно образовалась сеть осведомителей и сотрудников, помогающая противодействовать местным начальникам, которые обогащались, пользуясь всеобщей бедностью. Постепенно они были вытеснены судьей, так что в квартале теперь царило согласие, а вот преступникам сюда лучше было не соваться. Здесь сами жители исполняли роль охранников, которые отказывались вмешиваться в дела судьи, блюдя собственные интересы. Меня насторожила такая картина.