Жюльетта Бенцони - Сделка с дьяволом

Она говорила, говорила, а в это время Гортензия и принц смогли шепотом перекинуться несколькими словами:

— Значит, вы не отказались от своих планов, как мне показалось?

— Нет, монсеньор. Мне поручили сказать Вашему Высочеству, что все будет готово, когда вы пожелаете.

И чем скорее, тем лучше. Летом движение на дорогах очень большое. Мы проедем незамеченными.

— Каков ваш план?

— Все тот же: вы проедете до границы в моем обличье. Важно как можно скорее добраться до Парижа…

— А вы? Я уже говорил вам, что не могу вас здесь оставить.

— Не беспокойтесь. Я через несколько часов последую вслед за вами вместе с Пальмирой, которая уедет, сославшись на болезнь матери. Ей бы очень хотелось служить вам в Париже. Что касается графини Камерата…

— Так она вернулась?

— Ну конечно! После смерти полковника Дюшана она стала нашей лучшей связной с бонапартистскими комитетами и, конечно, с императорской фамилией.

Она поможет нам в ночь побега, потом отправится в Париж своим путем…

Принц сильно закашлялся, так что розовые пятна появились на его щеках.

— Как вы представляете мой отъезд?

— Очень просто, если Ваше Высочество соизволит остаться здесь на несколько дней и станет по вечерам совершать прогулки с эрцгерцогиней. В назначенный вечер вы должны прогуливаться вблизи высокого обелиска, ближайшего к стенам парка. По другую сторону стены вас будет ждать карета. Когда вы перелезете через стену, карета отвезет вас во дворец Пальм, откуда вы отправитесь тотчас в дорогу. Вам помогут перелезть через стену, а эрцгерцогиня упадет в обморок… и позовет на помощь лишь спустя некоторое время. Как видите, Ваше Высочество, это потребует лишь немного мужества и удачи. Остается лишь выбрать день…

Принц задумался на мгновение и улыбнулся Пальмире, которая уже изнемогала. Тогда, возвысив голос, он сказал:

— Все это мне очень нравится. Но мне хотелось бы, чтобы вы кое-что изменили. Не могли бы вы закончить это через неделю? Сегодня четверг. Может быть, в следующий четверг?

Пальмира с облегчением вздохнула и широко улыбнулась, затем склонилась в глубоком реверансе.

— К вашим услугам, монсеньор. Можете быть спокойны, мы сделаем все, чтобы вы были довольны. Значит, в четверг.

Через полчаса Пальмира и ее псевдопродавщица уже садились в карету, все так же сопровождаемые подмигиванием часовых.

— Боже, как я боялась! — проговорила Пальмира, усаживаясь в глубь кареты и развязывая ленты своего капора. — Я совсем не уверена, что способна на конспирацию. Сердце готово выскочить из груди, как будто я пробежала не одну милю. И все-таки все прошло хорошо, не так ли?

— Несомненно, хотя должна сказать, что меня очень беспокоит здоровье принца. Этот хриплый голос, этот кашель… Нет, мне это совсем не нравится.

— Конечно, он очень устал. И, может быть, простудился. Воздух родины быстро восстановит его силы.

Вы заметили, как он обрадовался?

— Да… но эрцгерцогиня мне показалась чем-то очень озабоченной…

— Ну, это естественно, — проговорила Пальмира, которой все хотелось видеть в розовом свете. — Он должен уехать, а она любит его. По-человечески ее можно понять…

Следующие дни прошли в приготовлениях. Княгиня Орсини и графиня де Лозарг говорили всем, что собираются вернуться во Францию. Большинство их знакомых уехали из Вены в свои загородные дворцы и поместья, поэтому все шло хорошо. Мария Липона была наверху блаженства, видя, как осуществляется то, за что она боролась уже несколько лет. Она очень хотела присоединиться к своим подругам вместе с Леоной Камерата, принять участие в их французской авантюре Только Мармон был очень опечален и не скрывал этого.

— Боюсь, что пройдет много времени, прежде чем мы снова увидимся… — сказал он. — Даже если император позовет меня, боюсь, что французский народ не встретит радостно герцога де Рагуза…

— У народа Франции столь же переменчивое сердце, как у хорошенькой женщины, — возразила Фелисия. — Они влюбятся в своего Орленка, и если их новый кумир скажет, что вас любит, то этот народ быстро забудет, что вы защищали Карла Десятого. Вы же знаете, что это ваш единственный шанс когда-нибудь вернуться на родину. И будьте покойны, мы не позволим Наполеону Второму забыть о том, чем он вам обязан…

— Я в этом уверен. Но столько дней, не видя вас…

— Думайте о том дне, когда мы увидимся! Это позволит вам набраться терпения.

Фелисия продала некоему еврею с улицы Жозефштадт одно из своих украшений с бриллиантами и изумрудами, чтобы покрыть дорожные расходы принца и расходы на его устройство в Париже. Это было уже второе украшение, которое она продала, и Гортензия боялась, что ее подруга останется ни с чем.

— Вы же знаете, что я заранее их предназначила на выполнение нашей задачи. Наш император вернет мне все…

— А если нас постигнет неудача?

Фелисия рассмеялась.

— У меня хватит средств, чтобы вернуться в Рим.

Слава богу, Орсини еще не впали в бедность, и там найдутся те, кто меня приютит. В конце концов игра есть игра. Но, во имя неба, Гортензия, выкиньте из головы черные мысли…

— Вы забыли еще кое-что: у вас всегда есть Комбер и… моя дружба. Жизнь в имении не очень светская, не очень веселая, но…

— Не слишком веселая? После того, что с вами там случилось? Вы капризны! — И добавила, внезапно посерьезнее:

— Вы правы. Остался Комбер, и я не забыла о нем. Но мне хотелось услышать это от вас…

Видно, вспомнив о доме, Гортензия плохо спала в эту ночь. При мысли о возвращении ею овладело волнение. Прошли долгие месяцы с тех пор, как она уехала, и ее очень тревожило молчание Жана. Пришло еще одно письмо от Франсуа, но там не было ни слова о повелителе волков, и Гортензия, хорошо зная Франсуа, понимала, что Жан, по-видимому, запретил ему писать о себе.

Она уверилась в этом, когда на другой день — бывают же такие совпадения — получила очередное письмо из Комбера. Франсуа мало писал ей, но это его послание заставило сжаться ее сердце: «Возвращайтесь, мадам Гортензия! Умоляю вас! Возвращайтесь как можно скорее. Мне запретили вам писать. Я надеюсь еще вас увидеть. Надо что-то делать. Только вы сами должны защитить свое счастье… если тот, кого вы любили, все еще составляет ваше счастье…»

Прочитав это, Гортензия разрыдалась, и Фелисия, бросив взгляд на письмо, решила позволить ей выплакаться. В этих слезах изливались месяцы тоски по родине и тревоги за своих, поэтому она решила, что ей надо дать поплакать. Лишь спустя некоторое время она подсела к ней и обняла ее за плечи.

— Еще два дня, дорогая, и мы уедем! Если этот человек вам написал, значит, еще не поздно.

— Вы… так думаете?

— Я в этом уверена. Иначе бы он не писал. Он знает, сколько времени потребуется письму, чтобы прибыть к вам, и сколько времени надо вам, чтобы уехать.