Николь Фосселер - Шелк аравийской ночи

– Терпение, саид , терпение, – монотонно повторил Мушин свой обычный ответ, довольно почесывая пучки волос на макушке длинной головы своего верблюда.

Чтобы размять ноги, Ральф бродил по песку и внимательно всматривался в пейзаж вплоть до темно-коричневого горного хребта на горизонте. Он сощурил глаза, тщетно надеясь разглядеть очертания деревень, и тихо застонал. Большинство задержек происходило из-за обитателей оставшихся позади вади , они не могли сдержать любопытства при виде двух белокожих людей, проворно подбегали, окружали верблюдов и приглашали путников в свои простые жилища угоститься кофе, вяленым козлиным мясом и лавашом, засыпая градом вопросов после дежурных «откуда» и «куда». Ральф приказал Мушину говорить, что они очень спешат, но Мушин лишь изумленно посмотрел на него и четко дал понять, насколько невежливо отвергать гостеприимство. Глупо было бы пренебречь расположением местных жителей, правда, саид ?

Так что Ральф, сжав зубы, соглашался сесть снаружи или внутри хижины шейха – деревенского старосты – и старался быть хорошим гостем. Даже если его брови ползли вверх, когда Мушин в благодарность за приглашение и предложенную трапезу преподносил хозяевам мешок риса или чечевицы, уверяя, что это тоже необходимо. Но недоверие Ральфа к Мушину росло. Еще и потому, что переговоры Мушина с тремя группами вооруженных всадников на верблюдах о пошлине и охране в дороге, по понятиям Ральфа, затягивались сверх меры, и всякий раз Мушин выплачивал двадцать талеров Марии-Терезии. К большому неудовольствию Ральфа, сопровождение закутанных арабов не давало ему ощущения безопасности, даже наоборот. Возможно, их проводник затягивал путешествие, чтобы дать похитителям наибольшее преимущество? Тем более что на расспросы Ральфа о группе одетых в черное мужчин, насильно везущих англичанку, жители деревень всегда отвечали отрицательно.

Лейтенант наступил сапогом на что-то мягкое и посмотрел, в чем дело.

– Мушин! – проревел он и жестом подозвал человека из Лахеджа, указывая на иссушенный солнцем конский навоз.

– Ведь это улика, правда?

Его палец переместился на отпечаток копыта, защищенный от ветра грудой камней.

– Они точно здесь проезжали!

Если бы Мушин был бедуином, он бы смог определить по отпечатку, из какого племени была лошадь, с гор или с побережья, по его глубине – был ли на ней всадник, и даже сказать, был ли тот неопытным, неуклюжим наездником или сидел в седле с самого детства. Бедуины никогда не забывали отпечатков верблюжьих копыт, увиденных хоть однажды. У верблюдов пустыни были мягкие подошвы с лоскутами сошедшей кожи, а у животных с каменистых полей – гладко отшлифованные. По лошадиному и верблюжьему помету бедуины могли понять, чем животных в последний раз кормили, взятой с собой едой или подножным кормом. Как давно они пили воду и, благодаря знаниям о расположении колодцев, – приблизительно где. И, конечно, ответить на самый простой вопрос: как давно здесь проходило животное? Но Мушин не был бедуином, его предки осели на равнинах Лахеджа много поколений назад и гордились этим, как и репутацией хитрых торговцев. Они свысока смотрели на кочевников, считая их примитивными, чудаковатыми и коварными.

А потому Мушин лишь пожал плечами.

– Возможно, саид .

Туго натянутая нить терпения Ральфа лопнула.

– Черт возьми, Мушин, а в чем ты вообще уверен? Ты нас вообще в Ижар ведешь?

Араб посмотрел на него с глубокой обидой, сменившейся презрением.

– Я что, похож на бедуина, саид ? Если бы вы предпочли ехать с одним из них, так взяли бы в провожатые! Многие дороги ведут в Ижар, но только по этой неопытный человек может проехать, не сломав шею! И только здесь на каждом повороте не подстерегают разбойники! Если люди султана повезли вашу супругу в Ижар по другой дороге, молитесь своему Богу, чтобы получить ее обратно целой и невредимой!

Выговорившись, он высоко поднял голову и важно прошествовал к верблюдам.

Ральф смотрел ему вслед, словно оглушенный, потом гневно пнул конский навоз, высоко подкинув песок, отправился прочь, уселся на корточки на одной из скал и пристально уставился в скудный пейзаж. Он выискивал одинокие булыжники и с силой швырял их вдаль, словно каждый камень мог унести с собой гневные и тягостные мысли.

В Бенгалии или Лахоре, Пешаваре или Равалпинди Ральф всегда осознавал, что за ним стоит целая армия: все полки, что хотели присоединить Индию к Британской империи. Было нужно защищать ее границы, оборонять территорию и право на господство в тылу, во имя Бога и Королевы. Или бороться против врага, Российской империи, в роли снайпера стрелковой бригады. Все было просто: с одной стороны – объединенные силы Англии, с другой – враги.

Здесь же он был вынужден отказаться от поддержки британских военных сил, чтобы не вступать в конфликт с воинами и шейхами и не рисковать жизнью. Он и по-прежнему неразговорчивый рядовой Фискер оказались одни посреди широкой, каменисто-песчаной страны – без карты, без полномочий от руководства. Они во всем зависели от людей из Лахеджа, которые знали дорогу и пользовались здесь симпатией. Ральф с Фискером зависели от их знаний и мастерства переговоров с людьми из проезжаемых султанатов и племен, где, казалось, каждый крестьянин был вооружен джамбией и винтовкой, а за сердечным гостеприимством проглядывала воинственная настороженность. Ральф умел справляться с открытыми нападениями и боевыми стычками, но не с такой атмосферой, стирающей границы между дружбой и враждой, как ветер стирает следы на песке.

Все это давалось лейтенанту Ральфу Гарретту с большим трудом. А именно, своеобразное показное восточное хладнокровие, фатализм: «Что должно случиться, случится. Сегодня, завтра или через год». Хотя менталитет этот был очень похож на индийский, здесь он обрел совершенно новое значение и проявления. Потому что когда Ральф продвигался на восток по поручению правительства, выполнение задания можно было просрочить на несколько дней или недель, но сейчас под угрозой оказались здоровье и жизнь его жены, которая, вероятно, давно находилась в Ижаре. И, возможно, влачила жалкое существование в грязной темнице без окон, потому что он был плохой муж и оставил ее без своего внимания и своей заботы.

Уже совсем стемнело, и Ральф больше не смог отыскать ни одного камня. Он спрятал лицо в ладони и заплакал.

На следующее утро они не успели проехать и нескольких миль, как очередная группа воинов навязала им защиту в пути за деньги и пригласила на трапезу, что затянулась на целый день.

А Майя тем временем шла по террасе на крыше женской половины дворца в Ижаре. Стены в человеческий рост скрывали вид с холма. Пальмы, огромные олеандры и заросли жасмина в глазурованных глиняных горшках отбрасывали тень на гладкий камень, свою надежную опору. Ветер с гор услужливо шевелил листву, принося прохладу.