Николь Фосселер - Шелк аравийской ночи

– Ваша почта!

– Спасибо, Хазель.

Служанка сделала книксен и покинула их, но при этом успела лукаво подмигнуть Джоне, на что тот отреагировал блаженным «Хе-хе-хе!».

– О, открытка от Ангелины! – засмеялась Майя и подняла послание. Отметив два месяца назад пышную свадьбу, во время которой Блэкхолл и сад лопались и трещали от громких гостей и поздравлений, свежеиспеченная миссис Пенрит-Джонс отправилась в свадебное путешествие: Мадейра, Рим, Милан, Венеция, Флоренция, Марсель.

– Из Парижа. «Я заказала столько новых платьев, накупила столько шляп и туфель, что вернусь в Лондон с двумя огромными новыми чемоданами», – посмеиваясь, зачитала Майя. – Она горячо упрашивает меня немедленно приобрести один из новейших кринолинов, пригрозив, что не согласится видеться со мной в обществе, если я и впредь буду ходить в простых нижних юбках. Твоя тетя крестная передает тебе поцелуй, любовь моя, – сообщила она Джоне и послала ему звонкий воздушный поцелуй.

– Что такое? – озабоченно поднялась Марта с Джоной на руках, увидев, как побледнела Майя, взяв в руки следующее письмо.

– От Ральфа, – прошептала она, – из Глостершира.

– Вот как! Великий военачальник наконец вспомнил, что у него есть жена и ребенок! – последовал комментарий Марты.

После рождения Джоны она втайне от Майи написала Ральфу несколько строчек и сообщила, что его жена произвела на свет здорового мальчика, – с неподражаемой сухостью и резкостью Марты Гринвуд, которые должны были поразить адресата, как громкая пощечина. Но Ральф, очевидно, не понял намека – во всяком случае, до сих пор, до октября, он упорно молчал.

– Ну, рассказывай! Что же, интересно, понаписал твой господин супруг?

– Он просит позволения посетить меня, – Майя изумленно опустила письмо, – если возможно, на следующей неделе.

– Самое время!

Марта до сих пор не имела ни малейшего понятия, что именно произошло между дочерью и зятем. Но у нее не возникало сомнений: виноват в размолвке исключительно Ральф Гарретт.

– Ты хочешь с ним видеться? – тихо спросила она.

Но Майя не ответила. Развод! Он точно попросит развод, застучало у нее в голове. Очевидно, Марта почувствовала страх дочери, подошла к ней и взяла за руку.

– Неважно, чего он хочет, – он тебе ничего не сделает! Мы, Гринвуды, так глубоко укоренились в Оксфорде и столько пережили – если что, справимся и еще с одним маленьким скандалом! – Марта поцеловала дочь в щеку. – Ни о чем не беспокойся и наслаждайся общением с Эмми, ладно? Передавай ей от меня привет!

– Хорошо, – вздохнула Майя и ответила на поцелуй матери, а потом прижалась губами к нежной розовой щечке Джоны.

– Слушайся бабушку!

– Ой, какую ерунду говорит мама! Джона всегда слушается, да, ангелочек?

Майя с улыбкой покинула комнату, слушая нежное воркование матери.

– А чем мы с малышом займемся сегодня после обеда? Будем жевать пальчики? Режется еще один зубик, делает больно? Какой злой, нехороший зубик!

– Маа-бааа, – согласился Джона.

Они молча стояли друг против друга. Прошел почти год с тех пор, как они виделись в последний раз – на Сидней-плейс в Бате. Та встреча оставила глубокие раны. И Ральфу тоже, поняла Майя, – взгляд его серых глаз был какой-то побитый.

– Хорошо выглядишь, – чуть помедлив, проговорил он, оглядывая ее. И это не был дежурный комплимент: спустя несколько месяцев после родов в Майе еще было несколько лишних фунтов, но полнота украшала ее, придавая ей новую женственность. Зеленая юбка каскадом и корсет под зеленой блузой с пышными рукавами подчеркивали сияние кожи, ее темный оттенок. Густые, разделенные на пробор сияющие волосы были просто подколоты по обе стороны и с вплетенными в них зелеными лентами свисали на спину.

– Спасибо, и ты.

Это тоже была не пустая ответная вежливость, а чистая правда. Нелегкий период жизни не наложил на Ральфа особенного отпечатка. Даже дополнительный год канцелярской работы, что ему пришлось провести в Адене, никак не отразился на его приятной наружности с легкой ноткой ребячливости. Он был в штатском, в шоколадного цвета костюме, который очень шел к песочным его волосам и легкому загару, прижившемуся на коже.

Ральф кивнул, сжав губы – он был явно смущен, – и переложил цилиндр из одной руки в другую. И глубоко вздохнул.

– Майя, я приехал, чтобы извиниться. За… за ту сцену в Бате. Просто… Просто это было такое потрясение для меня… И жуткое унижение, – пробормотал он, глядя на шляпу.

– Как и для меня, – тихо отозвалась Майя. Он хотел было возразить, но позволил ей договорить. – И дело не только в твоих словах. Но и в том, что пришлось сказать мне. В том, что я не смогла уберечь нас обоих от этих минут.

Ральф, не поднимая глаз, молча кивнул, только шумно выдохнул.

– За последний год в Адене у меня было достаточно времени, чтобы все обдумать. – Качнув головой, он усмехнулся. – Как-то глупо выходит: я каждый раз прихожу с извинениями и в ту же минуту снова обижаю тебя… С обещаниями, которых не сдерживаю… На этот раз я не хочу ничего обещать, Майя. Только… Только хочу спросить: как ты думаешь, сможем ли мы когда-нибудь друг друга простить? Не сегодня, не завтра, но, может быть… после?

– Не знаю, – честно ответила Майя, немного подумав.

– Я тоже не знаю, – ответил Ральф с обезоруживающей прямотой. – Но все же надеюсь, нам это удастся. Когда-нибудь.

Майя ничего не ответила, но лицо ее не выражало протеста, и на нем не было защитной маски, скорее растерянность. А Ральф робко спросил:

– Я могу… увидеть его?

– Конечно, – кивнула Майя.

Шурша юбками, она повела мужа вверх по лестнице, на верхнем этаже повернула направо, осторожно открыла дверь и приложила палец к губам.

Светлая комната. Пеленальный столик и шкафчики покрашены в белый, как и открытая резная полка, где тряпичные куклы, два мяча, корова из ярких лоскутков и ослик из серого бархата уже теснились рядом с коробками, где спали старые оловянные солдатики Джонатана, хранились деревянные кубики, разрисованные фигурки домашних животных и железная дорога с вагончиками, которые можно было выстраивать за локомотивом в разнообразных комбинациях. В одном углу стояла лошадь-качалка и высокий стульчик с кожаной обивкой, в другом – плетеное кресло из тростника и круглый столик. Желтые занавески на окне, казалось, делали солнечный свет еще ярче – очень кстати, если вдруг на улице будет пасмурно и промозгло.

Они тихонько подошли к высокой колыбели посреди комнаты. Джона сладко спал. На чуть приоткрытых губах его играла улыбка. Вихор черных волос задорно лежал на подушке – предмет постоянного сожаления тети Элизабет, что на эти вихры нельзя навязать бантики, поскольку Джона не девочка, хотя и в облике мальчика он навсегда покорил ее сердце: Элизабет Хьюз наезжала теперь в Блэкхолл часто и с большой охотой, весело играла с Джоной и ласкала его. Один кулачок – малыш спал, раскинув ручки, – слегка на секунду сжался, веки были в густых ресницах.