Анастасия Туманова - Страсти таборных цыган

– Ну вот, долго ли умеючи, – фыркнул Петька. – Едем, что ли? Рассветет скоро!

Конаковы вскинулись в седла. Митро, вскочив на Зверя, протянул руку невесте, помогая ей сесть впереди него. Петька, пряча улыбку, спросил с деланой озабоченностью:

– Слышишь, морэ, может, лучше я с ней на Зверя сяду? Я тебя полегче, живее пойдет…

Митро молча показал ему кукиш. Девчонка сжалась на груди жениха. Петька махнул рукой и вспрыгнул на спину кобылы.

– Дэвлэса!

– Дэвлэса… – нестройно ответили три голоса из темноты.

Лошади рванули с места в карьер. Стук копыт казался пугающе громким, гулко колотилось, грозя выскочить прочь из горла, сердце, впереди бубном катилась заходящая луна. Несколько раз Митро оглядывался, но залитая бледным светом дорога была пуста.

У Макарьевны ждали. Стоило цыганам загреметь кольцом калитки, вводя лошадей во двор, как хозяйка вышла на крыльцо.

– Ну? – трубно вопросила она, поднимая свечу, как факел.

– Слава богу! – весело отозвался Петька. – Наша невеста! Митро, Илонка, где вы там? Молодых вперед!

Молодые едва успели подойти к крыльцу, а из сеней уже послышалась песня, исполняемая приглушенным голосом Данки:

Сказал батька, что не отдаст дочку,

Сказал старый, что не отдаст дочку!

Пусть на части разорвется —

Все равно отдать придется!

Под свадебную песню Митро ввел Илонку в горницу. Макарьевна наспех собрала стол: на скатерти стояли блюдо с пирогами, запеченная курица, котелок каши, три бутылки мадеры. Подойдя к невесте, старуха довольно улыбнулась:

– Охти, красота… Ну, Дмитрий Трофимыч, – и здесь молодец!

Илонка поняла, заулыбалась. Ее личико раскраснелось от скачки, волосы выбились из кос и покрывали стройную фигурку до талии. Желтая, мокрая от росы юбка облепляла колени, босые ноги Илонка украдкой терла одну о другую. Монеты на шее уже не было – вместо нее красовалось золотое ожерелье с крупными гранатами, которое Митро купил вечером на Кузнецком мосту и невесть когда успел надеть на шею невесты. Макарьевна повела ее к столу. Петька тем временем деловито шептал на ухо жениху:

– Сейчас выпьем – и тащи ее живее в постель… Успеть надо, пока эти котляры не явились! Не дай бог, спохватились уже! Успеешь ее бабой сделать – твоя до смерти, а нет – сам знаешь… Цыган, небось.

Варька разлила вино по стаканам. Все выпили, стоя, за молодых. Поспешной скороговоркой пожелали здоровья, счастья и охапку детей, и Макарьевна широко распахнула двери в спальню. Там было темно, лишь смутно белела перина.

– С богом, Дмитрий Трофимыч.

Митро взглянул на невесту. Та вспыхнула так, что на миг сравнялась цветом с гранатами на своей шее. На потупленных глазах выступили слезы. Низко опустив голову, она засеменила к спальне. Митро протолкнул ее вперед себя, сам обернулся с порога.

– Вы сидите пока…

– Не беспокойся, – отозвался Петька. – Если что – покличьте.

Тяжелая дверь захлопнулась. Макарьевна, подойдя, навалилась на нее всем телом, закрывая плотнее.

– Вот так, – она несколько раз истово перекрестила дверь, вздохнула. – Ну, давай бог… А мы, пожалуй, еще выпьем. Ванька, Ефим, где вы там, скаженные? Тащите гитары свои! Свадьба все-таки!

Вскоре начало светать – под закрытые ставни подползла бледная полоска зари. Цыгане не спали – тянули вино, вполголоса разговаривали. И не заметили, как хозяйка дома, поднявшись, вышла из дома.

На дворе – предрассветная мгла, туман, сырой запах травы. Макарьевна, тяжело ступая, сошла с крыльца. Оглядевшись, позвала:

– Варенька… Дочка, где ты?

Варька сидела, сжавшись в комок, у заборного столба. Ее платье было выпачкано землей и травой, прическа рассыпалась, и волосы спутанными прядями висели вдоль лица. Когда Макарьевна подошла и встала рядом, она уткнулась лицом в ладони.

– Ну, что ты, доченька… – задумчиво сказала Макарьевна, глядя через забор на пустынную, еще сумеречную улицу. – Все равно женился бы когда-нибудь…

– Я знаю, – хрипло ответила Варька. – Не ждала только, что так… так скоро. Ты не подумай, у меня и в мыслях не было, что я… что на мне… Он на меня и не глядел никогда. Дэвлалэ… – Она вдруг снова залилась слезами. – За что мне все? Зубы эти щучьи, морда черная? За что?! Господи, Макарьевна, милая, ты бы слышала, как Митро пел сегодня! Всю жизнь вспоминать буду, и даже когда в могилу лягу… «Все, недосказанное вами, все, недослушанное мной…» Господи, если б я хоть немного, хоть вполовину, как эта девочка, Илонка, была…

Макарьевна вздохнула. Двор уже заливало розовым светом, туман у ворот рассеивался. На Садовой простучала по камням первая пролетка. Из-за крыши Большого дома выглянул алый край солнца. Варька, не поднимая головы, притянула к себе ветку смородины, всю, как бусами, унизанную серебристыми холодными каплями. Собрав росу в ладони, протерла лицо. Сорвала лист лопуха, высморкалась. Тихо сказала:

– Уеду я. Прямо сегодня и уеду.

– А… хор как же? – осторожно спросила Макарьевна.

Варька с кривой усмешкой отмахнулась:

– Зачем он мне? Вернусь в табор к Илье. Может, там Настя уже племянника мне родила. Со мной и ей полегче будет, и я сама… – не договорив, она вздохнула, поднялась и, в последний раз вытерев глаза, медленно, словно через силу, пошла к дому.

Котляры появились на другой день к вечеру – видно, долго искали по Москве дом Васильевых.

За это время Митро успел провернуть множество необходимых дел. Во-первых, спозаранку упасть вместе с женой в ноги матери и Якову Васильевичу, во-вторых, с удовольствием рассказать сбежавшимся домочадцам, как было дело, в-третьих, прикинуть размер возможных неприятностей и отрядить сестер в лавки за вином и едой, а кухарку Дормидонтовну заставить накрывать праздничный стол и, в-четвертых, собрать на всякий случай в Большом доме мужчин посильнее.

К счастью, со всем этим успели вовремя, и, когда родные Илонки постучались в двери Большого дома, их встретила целая толпа с Яковом Васильевым во главе. Митро как раз бешеным шепотом ругался с Петькой Конаковым:

– Последний раз спрашиваю, дашь денег или нет?! Сват бесштанный!

– Да, Арапо, вот чтоб меня разорвало, нету! Нету, и все! Тыщи мало тебе?! Из меня и так мать теперь всю душу выдернет…

– А я тебе говорю, давай еще одну! Я ведь тоже выдернуть все, что хочешь, могу… Да верну я тебе еще до Троицы, жмотище, обернусь с конями и верну! Не понимаешь, что ль, что надо до зарезу?!. Мне с этими болгарами до конца жизни знаться, если все, даст бог, утрясется…

Котляры вошли солидно, не спеша. Отец Илонки, высокий старик с сухим и умным лицом, нервно постукивал по полу палкой с массивным набалдашником из черненого серебра. Сразу определив старшего в доме, старик уткнулся в Якова Васильева острым взглядом, в котором пряталось волнение.