Алина Знаменская - Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны

– Милая Инночка, вы даже представить себе не можете, как порадовали меня! Теперь ведь уж и в гости люди не ходят…

Учительница разливала чай, а гостья застыла перед фотографией на стене – решетки соборных окон, на фоне которых в три ряда – гимназистки в белых фартуках, преподаватели, священнослужители, начальница в пенсне – улыбки, надежды, тревоги…

– Зоя Александровна, я… я…

Она отвернулась от снимка, достала платок. Ей стыдно было признаться, что в гости к учительнице ее привело не желание вспомнить прошлое, а невыносимая боль новой потери, которую не с кем разделить.

– Я понимаю вас, Инночка. Вы плачете о своих подругах, не так ли? Софи, Мари… Их судьба трагична. Но это – судьба вашего поколения…

– Зоя Александровна, милая, за что?! Маша и Соня – лучшие! Честные, чистые, молодые. За что?!

– А императрица? А великие княжны, наследник? – спокойно возразила учительница. – Разве они не были чисты и молоды? Мне ли тебе говорить об этом? Мученичество – это не знак проклятия, это знак любви.

– Как вы спокойно об этом говорите… А я все время думаю – я так много видела вокруг себя крови, настоящих, ненадуманных страданий, что иногда кажется, сердце не способно вместить столько. Или разорвется, или – зачерствеет. Но речь не обо мне. Я вот о чем – возможно ли, что на этой крови когда-нибудь вырастет что-то светлое? То самое светлое будущее, ради которого вся эта каша заварена? И какова моя роль во всем этом?

– Ты говоришь о смысле жизни, Инночка… Этот вопрос рано или поздно встает перед каждым мыслящим человеком.

– Да, наверное. Вот вы, отец Сергий, матушка Александра – все наши старшие, это мне понятно. Ваша жизнь была – служение людям…

– Жизнь во все времена должна быть служением людям.

– Но вот вы. Я теперь говорю о вас. Вы воспитывали нас на высоких идеалах, любви к человеку, к Родине, к Богу… А как я могу воспитывать детей, если мои идеалы расходятся с теми, которые сейчас в ходу?

Зоя Александровна разлила кипяток в чашки, подвинула к гостье вазочку с вареньем.

– Это вам, Инночка, подскажет ваше сердце. Кстати, у вас замечательный мальчик. Такой вежливый, всегда поздоровается. По-моему, они дружны с Сережей? Часто вижу их вместе.

– Да, это так. Бедный Сережа… Муж категорически отказался взять его к нам хотя бы на время.

– Ну что ж, всякое бывает. Возможно, со временем Павел Юрьевич смягчится. Ведь он тоже педагог… Вы по-прежнему работаете вместе?

– Нет. Муж считает, что супругам лучше работать в разных местах. После пожара ему предложили уволиться, и к лучшему – теперь он возглавляет среднюю школу. Он доволен новой работой…

– А вы?

– Я осталась в детском доме, мы перебрались из Буженинова ближе к городу, почти в черте его, но в лесу. Знаете, где это?

– Далековато вам ходить.

– Ничего, я привыкла. Зато теперь у Владика есть настоящий дом и полная семья.

– Инночка, позвольте задать вам вопрос? Конечно, вы много пережили, милая. Но вы молоды, любимы… Почему же в ваших глазах я не вижу… как лучше выразиться… отблесков женского счастья?

– Не видите? – улыбнулась Августина. – Это, наверное, потому, что разговор у нас с вами пошел такой… печальный.

– В самом деле?

– Да, да, у меня все замечательно, Павел Юрьевич хороший человек, и я рада, что мы встретились.

Августина вспомнила про чай, начала расхваливать варенье, и чуткая Зоя Александровна не стала развивать тему. Когда человек прячет глаза, не стоит лезть к нему в душу.

Ученица, в свою очередь, выпив остывший чай, спросила:

– Зоя Александровна, знаете, нас, гимназисток, всегда занимал вопрос… Можете мне не отвечать, если сочтете его дерзким, но я все же задам его. Вы пережили личную драму?

Зоя Александровна улыбнулась. Ответный ход ученицы развеселил ее.

– Неужели вы, дети, судачили обо мне?

– Ну, предположения строили.

– О да. Это была «личная драма». Он был видный государственный деятель, и, увы… он был женат.

– Всю жизнь вы продолжали любить его?

– Глупо, правда? Всегда есть выбор: выйти замуж без любви или же всю жизнь оплакивать несбывшееся. Признаюсь, иногда я раздумываю о правильности принятого однажды решения. Глядишь, сейчас у меня подрастали бы внуки, рассказывала бы им сказки…

– Но у вас столько учеников! Они – ваши дети и ваши внуки…

– Полноте, Инночка, не стоит меня жалеть или утешать. В старости ведь не столь важно – есть ли у тебя ученики или же внуки. Важнее другое.

– Что же?

– Чистая совесть. Да, да, не смотрите на меня так. Когда-нибудь вы поймете, что я имею в виду.

– А любовь? Она… забывается?

– Любовь? Нет, зачем же? Не забылась. – Зоя Александровна улыбнулась. – Но она уже не болит, Инночка. Болит только совесть.

Зоя Александровна вышла проводить гостью. Они шли по Социалистической, бывшей Дворянской, и посмеивались метаморфозам – любимские улицы были сплошь переименованы. Улица Карла Маркса соседствовала с улицей Карла Либкнехта. Наверняка, задумывая свои великие дела, эти два немца помыслить не могли, что их именами будут названы улицы далекого старинного русского поселения, по которым гуляют коровы и козы, оставляя за собой дымящиеся навозные лепешки, а по утрам бабы носят в корзинах белье на реку и бьют его колотушкой.

Прощаясь, Августина спросила:

– Зоя Александровна, а вы… вы так и не узнали, что стало с вашим возлюбленным?

– Где он сейчас? Нет, не знаю. Надеюсь, ему удалось уехать в первые дни переворота. Иначе – не смею даже предположить…

Августина расцеловала учительницу и дальше отправилась одна. Ноги повели ее на берег, к беседке. Она села на скамью и стала смотреть на воду. В реке отражались позолоченные кроны берез, а рябины на берегу отчаянно алели. Разговор с учительницей разбередил память. Увы, Ася должна была признаться себе: задавая вопросы старой учительнице, она искала ответов на свои, которые не могла задать никому. Больше всего на свете она сейчас хотела бы знать: что с ним? Где он сейчас?

А в эту самую минуту международный экспресс класса «люкс» летел сквозь осень из Финляндии в Россию, разрезая собой разноцветье придорожного леса. Золотисто-желтые березы, оранжевые осины, зеленые ели и красно-коричневые клены, словно сошедшие с полотен Левитана или Шишкина, мелькали за окном вагона, и два респектабельных пассажира, только что оживленно беседовавшие, одновременно умолкли, завороженные пейзажем.

За перелеском открылось поле, где рядами стояли суслоны потемневшей соломы, а за полем – желтый луг с извилистой рекой, позади которой в золоте деревьев пряталась полуразрушенная колокольня.

Господин, говорящий по-русски с акцентом, чешский хирург, был большим поклонником учения Маркса. Отправился в Россию, чтобы принять участие в строительстве социализма, и теперь был крайне возбужден близостью светлой цели. Дорогой много говорил и успел поделиться со своим спутником мечтами, взглядами и пристрастиями, узнав взамен только лишь, что попутчик его – эмигрант из России, не был на Родине более десяти лет и теперь едет по особому приглашению правительства для создания новых прекрасных станций метрополитена.