Алина Знаменская - Рябиновый мед. Августина. Часть 3, 4. Человек на коне. Страшные сны

– Мне лучше знать, что нужно моей жене, – буркнул Алексей.

– В таком случае я вынужден буду обратиться к начальнику поезда. – Мужчина поправил пенсне, прокашлялся и стал пробираться через баулы и чемоданы пассажиров.

– Безобразие! – непонятно кому сказала громко его супруга. – В вагоне тифозные.

Она собрала баулы и села на самый край скамьи, ближе к выходу.

В вагоне произошло легкое движение. Как в детской игре «испорченный телефон» понеслось:

– В вагоне тифозные…

– Тиф, тиф…

– В вагоне везут тифозных больных…

Вагон разом зашевелился. Мешочная серая масса, которая минуту назад мирно спала, резалась в карты и бесконечно жевала, вдруг вздыбилась, задвигалась, схватила вещи и стала перемещаться к выходу, затаптывая чужие узлы. В вагоне началась паника.

Сосед, всю дорогу спавший на верхней полке, проснулся, послушал шум вагона, сполз и, прижимая кепку к животу, молча просочился мимо угрюмого вооруженного Алексея.

Вагон значительно поредел. На станции толпа новых пассажиров хлынула было в вагон, но их встретил зловещий предупредительный шепот:

– В вагоне тифозные!

Новых пассажиров как ветром сдуло. Показался беспокойный нижний сосед. Следом за ним шел измученный бессонницей, издерганный начальник поезда.

Он приблизился и заглянул в купе. Наткнувшись на колючий, напряженный взгляд Алексея, развел руками:

– Товарищ командир, жалуются… вот.

Алексей расстегнул кобуру и выдернул наган.

– Мы никуда не уйдем, – тихо и внятно сказал он. – У меня назначение Реввоенсовета.

Возмущенные муж с женой притихли. Начальник поезда предложил обеспокоенной паре занять другие места. Когда они ушли, Алексей подхватил детей и перенес их в освободившееся, самое дальнее, купе. Разобрал узел с тряпками, устроил детям постель.

Сам вернулся к жене и уселся на лавке внизу, напротив нее.

– Человек на коне, – пробормотала Ася.

Алексей подумал, что она бредит, убрал почти высохший компресс с ее лба. Она открыла глаза:

– Человек на коне – это ты, – повторила она и вновь провалилась в тяжелый бредовый полусон.

Она пришла в себя оттого, что вагон перестал раскачиваться, и странные, неподходящие звуки проникали снаружи. Ася открыла глаза. Первой мыслью, посетившей ее, была мысль о смерти. Она умерла и находится в странном белом пространстве. Ее смущало небольшое оконце, закрытое ситцевой занавеской в мелкий цветочек, и голоса, доносящиеся оттуда, из сада. Да, за окном был сад. Ветер покачивал темные листья, среди которых прятались незнакомые круглые желтые плоды. «Я в раю», – осторожно подумала Ася и огляделась. Она лежала на широкой деревянной лавке. Рядом была еще одна такая же длинная и широкая лавка. Еще в комнате имелась деревянная кровать, убранная вышитыми подзорами. Сверху высилась горка убывающих по размеру подушек. Пол, стены и потолок были вымазаны белой глиной, в углу против иконы горела лампадка.

– Так то ж хозяйка твоя? – донеслось снаружи. – А я ж гадаю, чи сестра?

– Хозяин и хозяйка, – обстоятельно объяснял бойкий Марусин голосок. – А я у них в няньках. Мои все померли, а бабушка старая шибко, отдала меня в няньки. Ты, говорит, Маруся, слушайся хозяев и в люди выйдешь.

– То-то ж. Не забижають?

– Не… Августина добрая.

– А сам?

– Сам тоже добрый. Не ругается.

– Так шо ж ты, нянька, не бачишь, шо детина у тебя в бураки полизла?

За окном произошло движение. Асе стало любопытно, и она попыталась подняться. Прямо напротив нее на стене висело мутное зеркало в деревянной раме. Из зеркала на нее взирало незнакомое бледное, обритое наголо существо с отрастающей короткой щетиной волос, неожиданно большими глазами и ушами, стыдливо прижатыми к голове.

Боже, какой ужас!

Ася потрогала свою голову. Сомнений не оставалось: это бледное существо – она. Но она жива! Более того, она в каком-то доме, дом в саду, и все это ей не снится. Она отодвинула занавеску – на плетне висела перевернутая кверху дном крынка, а над плетнем качался головастый тяжелый подсолнух. Далеко вниз уходил огород, по которому, перепрыгивая через грядки, бежала Маруся. Там, среди метелок кукурузы, мелькала детская макушка. Рядом, под раскидистым деревом с ослепительно желтыми абрикосами, сидела худая бабка в платке, завязанном на лбу, и доила козу.

– Юлик, Юлик! – кричала горе-нянька в кукурузе. – Поди сюда!

Ася, пошатываясь, держась за стену, побрела к выходу. Оказавшись во дворе, зажмурилась от яркого солнца и опустилась на скамейку.

– От це добре! – воскликнула бабка, увидев Асю. – Сидай, побачь, як гарно!

Ася улыбнулась. Действительно – гарно. После долгой тяжелой болезни впервые выползти на солнышко, увидеть траву, новые места и близких людей.

– Пей! – Бабуля протянула Асе стакан с парным молоком.

Ася неспешно потягивала молоко и слушала женщину.

– Твой-то усе воюет! Шоб сказилася тая война! – говорила бабка, собирая в миску круглые, красновато-желтые абрикосы. – То белые ж, то зеленые ж, а то Махно. Теперя же ж красные! И усим кушать треба. Дай, баба Ганна, курей, дай сало, дай горилки… Шоб у их повылазило.

– А где…

– Хто? Твой-то?

Ася кивнула.

– Да то ж носится. Лошадь вспенит, и то ж… Зеленых по лесам же ж шукають.

За плетнями на взгорке Ася увидела всадников. Они приближались к селу. Баба Ганна сделала ладошку козырьком.

– О! Це твой же ж и скаче, поди.

Вознесенский вьехал во двор на коне. Спешился.

Сдержанно улыбаясь, подошел к жене, подхватил на руки.

– На поправку пошла? Вот и молодец! Пойдем, покажу тебе сад.

И он понес ее на руках, легкую как перышко – над бураками, над подсолнухами и кукурузой. Марусе наконец удалось догнать непоседу Юлика, и она потащила его с огорода. Алексей посадил Асю на траву и сам пристроился рядом. Увидев взрослых, мальчик вырвал руку и побежал.

– Тятя! – Он кинулся к Вознесенскому и обвил ручками его шею. Оттуда боязливо и недоверчиво ребенок посматривал на Асю.

– Это его баба Ганна научила, – немного виновато объяснил Алексей. – По-своему.

– Не узнал! – ахнула Ася. – Он меня не помнит!

– Да нет же, Асенька! Просто, пока ты болела, мы его к тебе не подпускали. Он привыкнет. Правда, Юлик?

И Вознесенский поднял мальчика высоко, затормошил. Мальчик заливисто засмеялся.

– У них тут совсем нет бань, можешь себе представить? – говорил Алексей, растапливая летнюю печку, устроенную прямо посреди двора. – Так я у бабы Ганны в сараюшке устроил помывочную. Хочешь взглянуть?

Вознесенский таскал ее по двору, все показывая, и она вместе с ним удивлялась, ахала и охала, пробовала абрикосы и крупные семечки подсолнечника. Вечером Вознесенский устроил баню – долго мылся в сараюшке сам, а потом, подхватив на руки, отнес туда Асю.