Элизабет Хойт - Герцог полуночи

— Где он прямо сейчас — нет. — Олдерни с сожалением покачал головой. — Но если вы наведаетесь к нему домой, то слуги, возможно, что-то скажут.

— К нему домой? — переспросил Максимус.

— Ну да. Он живет на Хейверс-сквер. Конечно, не самое приятное место, но ведь он существует на очень ограниченный доход. Его папаша — игрок.

— Благодарю вас. — Максимус поспешно встал.

— Что-что? — Олдерни, очевидно, удивился.

— У меня назначена встреча. Мой дворецкий проводит вас.

С трудом дождавшись, когда гость покинет комнату, Максимус бросился вверх по лестнице. Еще оставалось время. И если он сумеет убедить Артемис выслушать его…

Распахнув дверь спальни, он сразу же понял, что все-таки опоздал.

Артемис в комнате не было.

Артемис выскользнула из задней двери Уэйкфилд-Хауса, сжимая в руках дешевую тряпичную сумку с немногочисленными пожитками, и в нерешительности остановилась. Конечно, она должна была уйти прямо сейчас, пока могла, пока перед ней не появился Максимус, — но она не знала, куда же ей идти… После того, что было у нее с Максимусом, разыскивать Пенелопу казалось недопустимым, и, разумеется, она не могла обратиться ни к леди Геро, ни к леди Фебе.

Услышав, как за ее спиной отворилась дверь, Артемис вздрогнула, но тут же взяла себя в руки. О боже правый, она не знала, сможет ли сейчас взглянуть в глаза Максимусу. Она чувствовала себя так, словно у нее вырвали часть сердца и где-то глубоко в груди кровоточила рана.

Но голос, который она услышала, оказался женским.

— Дорогая, постойте…

Артемис обернулась и увидела, что мисс Пиклвуд смотрит на нее с глубоким сочувствием.

— Могу я чем-то вам помочь? — спросила пожилая дама.

И впервые за всю свою жизнь Артемис Грейвс бурно разрыдалась.

Максимус вышел через парадную дверь и потребовал лошадь. По-видимому, все, что у него теперь осталось, — это отмщение. Что ж, тогда он постарается сделать так, чтобы все побыстрее закончилось.

Через несколько минут он уже скакал по мостовой.

Хейверс-сквер действительно находился не в самой фешенебельной части Лондона. Сам дом оказался старым, наполовину деревянным, хотя и не был такой развалиной, как большинство строений в Сент-Джайлзе.

Максимус спешился и дал шиллинг мальчику, чтобы присмотрел за лошадью. Иллингзуорт, очевидно, снимал только два верхних этажа, и, к счастью, он оказался дома. Пожилая служанка сразу же повела Максимуса вверх по лестнице, а в крошечной гостиной оставила его, не сказав ни слова.

Максимус осмотрелся, изучая комнату, обставленную разномастной мебелью, некоторые предметы которой в свое время были довольно дорогими. Камин же не был разожжен — вероятно, из соображений экономии, а на одной из стен висели две дешевые гравюры в рамах.

Наконец дверь гостиной открылась, и герцог, повернувшись, увидел мужчину в поношенном зеленом халате, заляпанном на груди чем-то похожим на яичный желток, и в мягком колпаке. Худое лицо Иллингзуорта было небрито, а на подбородке торчала клочковатая рыжеватая бородка.

— Да, слушаю вас, — сказал Иллингзуорт.

— Я герцог Уэйкфилд, — Максимус протянул ему руку. — Могу ли я задать вам несколько вопросов?

Иллингзуорт в полной растерянности смотрел на руку гостя. Потом все же пожал ее, но не предложил герцогу сесть.

— Слушаю вас, — повторил он.

Максимус полез в карман и достал подвеску.

— Много лет назад вы проиграли ее на пари Джону Олдерни. Где вы ее взяли?

— Что?.. — Иллингзуорт наклонился, чтобы рассмотреть подвеску, потом потянулся к ней, но Максимус непроизвольно сжал пальцы.

— Почему вы хотите это знать? — Иллингзуорт внимательно посмотрел на гостя.

— Потому что эта подвеска — часть ожерелья, принадлежавшего моей матери.

— A-а, понимаю… — протянул Иллингзуорт. — Она заложила его, да?

— Нет. Его украли у нее той же ночью, когда убили.

Если бы Максимус не следил за хозяином, он, возможно, и не заметил бы, как тот едва заметно вздрогнул. Но Иллингзуорт тут же взял себя в руки и проговорил:

— В то время, тринадцать лет назад, я был пятнадцатилетним школьником. Уверяю вас, ваша светлость, я не имею ни малейшего отношения к ужасной смерти вашей матери.

— Я этого и не говорил. Я просто хочу знать, где вы взяли подвеску.

Иллингзуорт покачал головой и заявил:

— Я никогда не видел эту драгоценность.

Максимус не сомневался: Иллингзуорт явно лгал.

— А вот Джон Олдерни говорит совсем другое, — заметил он.

Хозяин рассмеялся, но его смех был слишком уж неестественным.

— Олдерни в школе был дурачком. Не могу представить, что с возрастом он сделался умнее.

Максимус в задумчивости смотрел на собеседника. Было ясно: этот человек что-то знал — Максимус нутром это чувствовал. Но почему же он отказывался говорить правду?

Убрав подвеску в карман, герцог сказал:

— Вы лжете.

Иллингзуорт начал возражать, но Максимус остановил его резким взмахом руки и проговорил:

— Я мог бы выбить из вас имя человека, который дал вам подвеску. Но у меня стойкое отвращение к насилию, поэтому предложу сделку. Дам вам сутки на размышление. Если же по окончании этого срока вы ничего мне не расскажете, я вас уничтожу. Лишу вас того малого, что вы имеете — этого дома и всего остального, что, возможно, вам дорого. К концу недели вы будете клянчить милостыню в грязи, если не расскажете то, что мне нужно знать.

Максимус молча повернулся к хозяину спиной, вышел из комнаты и спустился по лестнице.

— Молодец, — похвалил он мальчика, терпеливо ждавшего его с лошадью. — Хочешь заработать сегодня еще немного?

Мальчик радостно кивнул.

— Мне нужно, чтобы ты передал мое послание. — Максимус сказал, что именно надо передать Крейвену, заставив мальчика повторить все слово в слово. Затем сообщил свой адрес, а сам, сев в седло, сделал вид, что уезжает.

Отъехав подальше от дома, герцог спешился и завел лошадь в переулок, из которого можно было наблюдать за парадной дверью Иллингзуорта. Он был почти уверен, что довольно скоро узнает нечто важное.

— Я знала, что этот чудесный оттенок молодой зелени великолепно вам подойдет, — сказала леди Геро, когда они с Артемис шли к театру Хартс-Фолли.