Бертрис Смолл - Рабыня страсти

— Она бы с радостью приняла тебя, согласись ты прийти! — невозмутимо продолжала Таруб, не подозревая о тайных мыслях подруги. — Ты ведь даже не дала себе труда к ней присмотреться! Ты выдумываешь для себя всякие страшные сказки: Зейнаб, мол, ужасная злодейка, чудовище… Она не такова, поверь! Она простая девушка, которая хочет мужской любви, хочет родить своему господину дитя… Она мне положительно нравится.

— Она тебе нравится? — Захра пришла в смятение, заметалась, но тотчас же ее ослепил гнев:

— Так она тебе нравится! Это не Зейнаб простушка, а ты, Таруб! Она обвела тебя вокруг пальца — да полно, ты еще раньше выжила из ума! Ты дура! Просто тупая толстуха, мозги которой заплыли жиром!

Глаза Таруб тотчас же наполнились слезами:

— Что я тебе сделала? Почему ты так жестока со мною, Захра? Ведь я всегда была твоей подругой! Была тебе предана, стояла за тебя горой все эти годы, проглатывала твои оскорбления, все прощала тебе, да еще и улаживала твои отношения со всеми, кого ты обижала! А Зейнаб не подавала тебе никакого повода невзлюбить ее! Ты же ее совсем не знаешь, и твои идиотские подозрения безосновательны! Да, она мне нравится! Нравится! А ты… Если бы ты любила Абд-аль-Рахмана по-настоящему, ты радовалась бы этой его новой любви, а тебя заботит лишь твое собственное положение. Ах, в твою честь назван целый город! Ах, твой сын — законный наследник владыки! Да ты вовсе не любишь калифа! И, как я теперь понимаю, не любила ни единого дня! Ты трясешься за свое привилегированное положение, боишься, что Зейнаб займет твое место. И отныне я от всей души этого желаю!

Закончив свой гневный монолог, Таруб с неожиданной для столь полной женщины прытью вскочила с шелковой подушки, на которой восседала. Возмущенно шурша оранжевыми шелковыми юбками, она величественно выплыла из покоев Захры.

Эта вспышка гнева неизменно добросердечной толстушки Таруб на какое-то время слегка отрезвила Захру. Да, она позволила своей неразумной ненависти к Зейнаб возобладать над трезвым рассудком… Так она просто привлечет к себе внимание наложниц, выставит себя на посмешище! О, она знала, сколь многие испытывают к ее благополучию и положению чернейшую зависть! Как обрадует их ее падение! Просто смешно ненавидеть Зейнаб за одно то, что она молода и хороша собой… Она, как и все смертные, будет с каждым годом стареть, а ее краса — увядать. Она не обладает здесь властью!

А уж власть — о, это Захра хорошо знала, — и есть ключ к счастью! Только власть — и ничто, кроме власти! А если юная прелестница и впрямь ничего более не желает, «кроме как сделать счастливым Абд-аль-Рахмана, да из года в год рожать ему детей — тогда жертва она, Зейнаб! Просто жертва! Неужели она начисто лишена честолюбия? О, тогда она пропала! Ведь как только чрево ее отяжелеет и талия расползется, калиф тотчас же утратит к ней всяческий интерес! Ну, а когда дитя родится, вернется ли калиф к прежде любимой игрушке? Да полно, сможет ли она вернуть его благосклонность? Или, подобно большинству обитательниц гарема, прежде любимых, будет позабыта?

Ну и пусть эта идиотка Таруб хоть каждый день бегает во Дворик с Зелеными Колоннами навещать Зейнаб — наложницу, которую вскоре все позабудут! Они из одного теста. Глупые и слабые… И пускай эта Зейнаб возомнит с помощью льстивой Таруб, что вскоре станет владычицей! Захра помнила дерзость Зейнаб во время их первой встречи в бане. — Та была дерзка, несмотря на то, что молила ее о благосклонности, невзирая на то, что умильно улыбалась!» Не видать ей моей благосклонности, как собственных ушей, — мрачно думала Захра. — Она для меня — пустое место. Мне на нее наплевать. А вскоре и калиф от нее отвернется…«

Но калиф был вне себя от счастья, когда узнал, что любимейшая его наложница ждет ребенка. Он знал, что дитя было зачато в одну из тех страстных ночей, которые они провели вместе в Аль-Рузафе. Зейнаб должна была родить в начале лета. Когда же девушка уверилась совершенно в том, что носит под сердцем желанный плод, калиф призвал Хасдая-ибн-Шапрута, дабы тот подтвердил, что Зейнаб здорова и что дитя родится в срок. Ах, какой поднялся бы скандал, если бы доктор не проник в гарем тайно, с величайшими предосторожностями! Он явился в сопровождении своей помощницы Ревекки.., и самого калифа.

— Ты в тягости, — сказал он, лишь взглянув на Зейнаб. Да в этом уже не было ни малейших сомнений…

— Верю в это всем сердцем, господин доктор, — откликнулась девушка.

— Перечисли мне подробно все признаки.

— Моя связь с луною прервалась, — начала она. — Меня часто подташнивает. А от сильных запахов — особенно от запаха еды — у меня головные боли начинаются… Груди мои набухли и болезненны на ощупь — особенно соски. И мой повелитель не может теперь их коснуться, не причинив мне боли…

Хасдай задумчиво кивал, а затем подал знак Ревекке. Та вручила Зейнаб небольшую стеклянную чашу;

— Ты должна помочиться сюда, госпожа. Господин Хасдай исследует твою мочу.

Зейнаб удалилась за перегородку в сопровождении Омы, несущей прозрачную чашу. Через минуту Ома вышла и вручила чашу врачу. Из-за перегородки появилась Зейнаб и уселась на удобный стул с широким, обтянутым кожей сиденьем.

Хасдай-ибн-Шапрут поднес к глазам чашу и некоторое время внимательно смотрел мочу на просвет.

— Моча ее почти совершенно прозрачна, мой господин, — заговорил он. — Но опытному глазу уже заметна легкая, почти неприметная муть. Это вполне нормально. — Врач принюхался к содержимому чашки. — Здорова. — Потом, окунув в чашку палец, взял его в рот. — Здорова! — уверенно сказал он. — Моча чуть сладковата, но девушка вполне здорова, мой господин. В ее положении так и должно быть. А теперь прошу вашего позволения осмотреть ее, мой господин.

Калиф кивнул:

— Можешь коснуться ее, Хасдай. Я знаю, что ты целомудрен.

Врач благодарно кивнул и обратился к Зейнаб:

— Дай мне руки, госпожа. — Внимательно осмотрев их, сказал:

— Отеков не видно — это добрый знак. И ногти свидетельствуют о здоровье, лунки у основания белы и чисты, синевы не видно — это также радует. А теперь прошу вас прилечь, госпожа… — Зейнаб послушно легла, и врач осторожно ощупал ее живот. Удовлетворенный, он поблагодарил ее и обратился к калифу:

— Она несомненно беременна, мой господин, и, похоже, совершенно здорова. Она широка в бедрах и должна разрешиться легко…

— И вовсе я не широка в бедрах! — возмущенно воскликнула Зейнаб. — Я тоненькая и стройная, мой господин хоть сейчас может убедиться…

— Я неловко выразился, госпожа, — извиняющимся тоном сказал Хасдай. — Просто расстояние между бедренными костями достаточно велико, что сулит благополучные роды.