Анна Листопад - Суламифь и царица Савская. Любовь царя Соломона

Она усердно молилась и сочувствовала соплеменникам во время обряда отпущения козла. Когда священнослужители, коэны, следуя обычаю, привязывали к рогам козла половину куска красной шерсти, она с ужасом ждала: побелеет ли вторая половина шерсти, висящая над воротами в Храм, в тот момент, когда жертвенное животное будет сброшено с высокой скалы, или останется пурпурно-красной? Примет ли небо раскаяние своего народа или отвергнет его как нечистое и неискреннее? В экстазе благословляла она бога, простившего грешников и явившего чудо, когда шерсть в преддверии Храма стала белой. В надежде спешила она домой – увидеть исцеленного мужа.

Но ничего не помогло. Иаков ушел в мир иной. Семья и люди, хорошо знавшие Иакова, искренне плакали и причитали по его смерти. Весь положенный срок, по старинной традиции, носили они грубую одежду из козьей шерсти – власяницу, а Минуха, погрузившаяся в траур, уже не единожды разрывала на себе одежды: новые приступы горя открывали ей глубокие бездны отчаяния, не давая опомниться и отдохнуть. Пока Иакова омывали и заворачивали в чистую льняную ткань, она рыдала и громко звала своего мужа, вопрошала у бога: за что он прибрал отца ее детей? Настал день, когда Иакова положили на носилки, чтобы донести до места, которое отныне должно было служить ему и пристанищем от непогоды и зноя, и ложем. Земля приняла тело Иакова, а большие камни стали защитой от шумных птиц, говорливых дождей и непоседливого ветра.

А вскоре и Минуха последовала за ним. Сраженная горем, она бросилась с высокого уступа на белые каменные глыбы, обвиняя себя в том, что вовремя не сумела предотвратить беду, что, ослепленная видимым благополучием, она, грешная, проглядела болезнь мужа. И новая печаль облачила в траурные одеяния детей Иакова.

Вскоре Янив женился, так как за хозяйством нужно было следить. Жизнь продолжалась, все так же вставало на востоке солнце, все так же осень и зиму сменяли весна и лето. Рос белокаменный Иерусалим, плодоносила земля и река Иордан, словно серебряная нить, нанизывала на себя пустынные и живородящие земли, холмы и низины, собирая на берегах своих шатры рыбаков и пастухов. И в одном из них юноша Эвимелех еще только начинал догадываться, что происходит с ним, какое странное – вызывающее и боль, и восторг – чувство поселилось в душе. Это чувство заставляло его вспоминать некоторые истории Ницана о героях, жертвовавших своей жизнью и достатком ради женщины, мечтать о возможных подвигах во благо девушки, чей образ поселился в сердце. Вот она уронила кувшин в воду, а он, невзирая на глубину и бурный ход источника, достал ей сосуд. И теперь она благодарит его сладким поцелуем и украшает его голову благоухающим венком. Или она подвернула ножку, спускаясь с каменистого холма, рассыпала виноград, и теперь он ласковым прикосновением исцеляет неожиданный недуг и помогает ей собрать сочные плоды. Они встречаются взглядами и тонут, тонут друг в друге, а невидимый теплый свет соединяет их тела и души. Вот страшная болезнь напала на жителей Иерусалима, и Эвимелех спасает себя и возлюбленную, много дней без воды и пищи несет ее на руках и в конце пути падает от слабости и голода, и они вместе уносятся на небеса…

Умывшись, Эвимелех достал свою дудочку и принялся наигрывать на ней, усилием воли приводя свои мысли в порядок. Поначалу ему не игралось. Как лоскутное покрывало, возникали перед ним отрывочные воспоминая из далекого и недавнего прошлого. На ум пришли жестокие, на первый взгляд правдивые слова Соломона о возможной доле его, Эвимелеха, и Суламифь. О скоротечности любви и о старости. И Эвимелех снова невольно усомнился в мудрости слов Соломона. А как же Иаков и Минуха? Ведь видел же Эвимелех, что любовь его названых родителей была шире представлений о любви, как о науке обольщать и испытывать вожделение. Лишившись свежести и молодости, они открыли для себя иные пороги, иные пути: искренняя забота о детях и друг о друге связывали их отныне еще крепче, нежели любовный жар. Хотя нежность и тепло в их прикосновениях и объятиях также сохранялись до самого последнего дня. Значит, они продолжали видеть друг в друге тех, прежних Иакова и Минуху, какими они были в недолгое праздничное утро своей жизни. Значит, ни разрушение тела, ни опыт бед и лишений – ничто не могло отнять у них главного, взаимной любви. Поэтому и не смогла Минуха пережить своего мужа: она умерла тогда, когда состоялся его последний вздох, в последний раз дрогнуло его сердце. Вместе с Иаковом ушла и юность Минухи, и ее любовь. И настолько сильна была связь этих двух людей, что привязанность к детям не удержала женщину, и она ушла в мир иной, верно последовав вслед за мужем.

Вот, думал Эвимелех, любовь: она не знает преград, старости, болезней и смерти. И пока я жив и помню о людях, взрастивших меня, они существуют – в моих мыслях, поступках, словах. Так я вижу мир, так видит мир Суламифь, и я буду жить по своей правде. А по правде Соломона – я не умею. Отказаться от Суламифь – потерять ее, себя, предать то, чему учили своим жизненным примером отец и мать: терпению, трудолюбию, заботливости, радости жизни.

Эвимелеху захотелось рассказать о своих мыслях Суламифь, и он понял, что до невозможности соскучился по своей возлюбленной.

Ничего не сказав Гасану, Эвимелех двинулся в долину Хула. По пути он продолжал перебирать в памяти события своей жизни, поэтому дорога показалась ему не такой нестерпимо долгой, какой бывала в другие дни. Но когда наконец Эвимелех достиг виноградников, он не нашел там Суламифь. Оказывается, еще вчера она ушла к Эйнату и Нейхеми – отдохнуть от зноя и работы, погостить у родного брата и его жены. Эвимелех принялся ждать, и вот теперь нетерпение и беспокойство стали охватывать его с новой силой.

А между тем, и здесь наступило утро – светлое, бурливое, шумное. Из своих шатров, находящихся неподалеку от юноши, затаившегося в стороне, так чтобы было видно дорогу, – к виноградникам двинулись работающие здесь мужчины и женщины.

Они направлялись к виноградным лозам, высаженным по склонам холмов, словно грандиозная лестница, поднимавшихся друг над другом между неширокими террасами из камней и некрупных скальных обломков. Солнце – вечный небесный труженик – несколько месяцев кряду отдавало плодам и листьям винограда свои свет и тепло, а дождь – желанный гость виноградных холмов – влагу и свежесть. Прикасаясь к листьям и плодам, украшая их блестящим на солнце бисером и жемчугом, он возвращался к своей матери – земле, веселыми потоками сбегая и впитываясь вниз или мелкими каплями испаряясь в воздухе.

А когда наступала пора сбора винограда, семья виноградаря перебиралась в сторожевую башню: по ночам приходилось охранять урожай от желающих незаслуженно поживиться дарами природы и плодами труда рук человеческих. Днем виноград собирали и укладывали в большие корзины. Кисти винограда порой были такие большие, что несколько человек едва могли удержать их, прицепленные к длинному шесту. Здесь же обрабатывали виноград, решали, что пойдет на засушку, а что на вино. Чтобы получить виноградный сок, в специальных больших сосудах его топтали прямо ногами. И тогда сладкие густые брызги покрывали тело и одежду работника или работницы, тяжело переминавшихся с ноги на ногу, – дело это было не из легких.