Сергей Степанов - Царская невеста. Любовь первого Романова

На следующий день после путешествия по кремлевским подземельям Марья пробудилась позднее обычного. Дела в царских чертогах шли заведенным порядком. Сонные постельницы и комнатные бабы бегали с полотенцами и притираниями. Много времени заняло одевание царицы. Потом началась служба в крестовой палате. После службы явился стольник, спросивший от имени государя, хорошо ли почивала государыня Анастасия Ивановна! Марья едва удержалась от смеха, передавая через сенную боярышню, что ночь, благодаренье Богу, прошла спокойно, почивала она безмятежно и сны были тихи и благостны.

После службы в крестовой палате царица с ближней боярышней и всем царицыным чином смотрели приготовления к свадьбе. Ходили вокруг носилок для караваев, которые должны были нести перед невестой знатные дворяне. На атласах, предназначенных для покрытия караваев, были нашиты хитро вызолоченные монеты – с одной стороны золотые, а с другой – серебряные. Спускались во двор посмотреть на инальцовские брачные сани, которые мастера обвили алтабасом по серебряной земле. Дивились на шелк зелен и кизилбашеский черевчатый бархат на хлопчатой бумаге. На глазах царицы мастера обили бархатом скамеечку и тюфяк под ноги невесты. Странно было видеть сани среди лета, но лето или зима – невесту к венчанию везут на санях, а жених едет верхом. Марья призадумалась. Миша не мальтийский рыцарь, лихо управлявшийся с горячим скакуном. Удержится ли царь в седле? Надобно шепнуть бабушке, чтобы ясельничий не гнался за резвостью, а выбрал для государя лошадку постарше и посмирнее. Милюкова рассказала, что бегала в Мастерскую палату и видела, как наплечные мастера шьют для государя обычное брачное платье – русскую шубу на соболях и терлик, для коего употреблено мехов в двести пятьдесят рублев.

После возвращения с осмотра брачных саней к царице допустили ее родственников – отца, мать, дядю и бабушку. Иван и Гаврила Хлоповы пришли с государевой половины, куда их частенько призывал царь Михаил Федорович. Отец робел в царских платах, а вот дядя расхаживал гоголем. Он был боек и говорлив без меры, чем вызывал недовольство ближних государевых людей. Упоенный счастливым поворотом судьбы, вознесшей его на кремлевский верх, Гаврила не замечал косых взглядов родовитых бояр.

Государь помнил просьбу невесты подобрать ей заморскую игрушку позанятнее и почуднее. С утра он сказал ближним людям, что собирается посетить Оружейную палату. Все бояре, бывшие в тот день у государя, напросились сопровождать его. Не желая обижать ближних людей, царь вздохнул и позволил боярам идти вместе с ним. Заодно он пригласил Гаврилу Хлопова, надеясь, что при случае тот подскажет, какая из немецких игрушек понравится его племяннице.

Оружейная палата состояла из нескольких приказов: Золотого и Алмазного дела, Серебряного приказа и других. В Ствольном приказе день и ночь трудились самопальные мастера, мастера ствольного дела, замочного, сабельного, лучного, стрельного, панцирного, ножевого и разных других дел. Рядом с мастерскими находились кладовые со всякой оружейной броней, состоявшей из шлемов, шишаков, булатных шапок – мисюрок и ерихонок, стальных и булатных зерцал или лат, кольчуг, юшманов, бахтерцов, наручей, бутурликов.

Мастера Оружейной палаты показывали государю выездные саадаки, убранные золотом, серебром, эмалью и дорогими каменьями; булавы, пернаты, шестонеры, мечи, сабли, кинжалы, посольские топоры. Михаил Федорович уныло рассматривал оружие, ожидая, когда дойдет черед до самодвижущихся немецких игрушек. Между тем царю поднесли турецкую саблю. Все приближенные начали наперебой хвалить клинок дамасской стали. Один только кравчий Михайла Салтыков сказал: «Эка невидаль! На Москве государевы мастера такую саблю сделают». Государь обратился к Гавриле Хлопову, подал ему саблю и спросил, как он думает: сделают ли такую саблю в Москве? Хлопов с поклоном принял саблю, попробовал остроту клинка и ответствовал с тонкой усмешкой: «Сделать-то сделают, только не такую». Тогда Салтыков вырвал у него из рук саблю и сказал, что он не смыслит дела, потому и порет глупости.

– Ишь, щенок! – негодовал Гаврила, рассказывая о стычке с Салтыковым. – Великий государь ко мне со всем уважением, изволит величать по имени-отчеству, а кравчий вздумал меня лаять! Ну, я не смолчал. Сказал ему, что кравчий-де не диковина. Не по своей ты мере пожалован да и в честь пущен. Отец твой, Михайла Салтыков, ведомый изменник. Он Москву первым зажег и от страха утек к королю Жигимонту в Литовские земли. Шумели мы великим шумом, и я молодому петушку спеси поубавил.

Сердце Марьи застучало сильнее, чем вчерашней ночью, когда она спасала государя от ослепления. Вот и началось! Недаром ее мучили тягостные предчувствия. Она знала, что молодые братья Салтыковы заносчивы и дерзки. Но дядя тоже хорош гусь! Чего ему вздумалось спорить! Мастер он, что ли, оружейный? Откуда ему знать, смогут ли московские кузнецы выковать такую саблю или нет?

Бабушка Федора, укоризненно покачав головой, выговаривала Гавриле.

– Охота тебе было браниться с племянником государевой матери! Из-за пустого спора нажил сильных врагов!

– Чай, мы тоже теперь государевы родичи. Поближе Салтыковых будем. Не след нам их опасаться. Мишке Салтыкову с его братом красная цена два алтына в базарный день! У меня в поместье такие, как они, служат в холопах, – храбрился Гаврила, но заметно было, что он призадумался и уже сожалел о своей несдержанности.

Проводив отца и дядю, Марья занялась рукоделием. Как обычно, светлый чердак наполнился золотными мастерицами и их ученицами, склонившимися над вышивками. Молча работали час-другой, как вдруг разнеслась весть: «Старица Марфа изволила пожаловать!» Что тут началось! Старица только вышла из кельи Вознесенского монастыря, а мастерицы, побросав вышивки, бухнулись на колени вдоль стен. Что там мастерицы! Верховые боярыни, служившие многим царицам, дрожали по углам и только испуганно перешептывались, что старица сегодня зело гневна.

Старица Марфа вошла в сопровождении Евтинии. Сестры долго крестились на образа в углу палаты, Марфа стояла прямо перед образами. Евтиния – чуть поодаль. Помолившись, Марфа соизволила обратить внимание на Марью. Не обняла по-родственному, а небрежно сунула руку для лобзания и тотчас отдернула, словно обожглась кипятком.

– Ну, показывай, чего вы тут нашили… – Старица не сказала «для свадьбы», не желая даже упоминать это слово.

Старшая златошвея дрожащими руками стала показывать вышивки. Старица отбросила одну, вторую… Евтиния шепнула ей что-то на ухо. Старица поднесла к глазам узорчатый накосник, углядела неровную строчку и начала бить накосником по щекам златошвеи, гневно приговаривая: