Наталья Павлищева - Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

Но, глядя на красивое, умное лицо первого красавца, Екатерина меньше всего думала о его супруге, сердце затосковало: к чему назначать камергером этакого красивого придворного? Словно нарочно, чтобы подчеркнуть некрасивость великого князя.

Однако Сергей быстро завел дружбу и с самим князем, так же быстро выяснил его проблемы, дал несколько интимных советов, которые не помогли. Пришлось действовать решительней…

Весело сидели уже не первый час, великий князь был счастлив, он не в первый раз рассказывал очередную историю, в которой основательно привирал по поводу собственного героизма, а его новый камергер и ухом не вел, слушал да подливал вина в кубок.

— Не-не… мне больше нельзя. Я уже пьян, жена к себе не пустит…

— Почему?

Красивое лицо Салтыкова двоилось, но усилием воли Петр заставлял его собраться воедино. Когда Салтыков снова стал один, князь мотнул головой:

— Пьяных не любит…

Салтыковы вообще размножились и стали кружиться.

— Ну и ладно, спи здесь.

Петру нравилось, что ему тыкают, почитают почти за друга… И это человек, имеющий такой успех у женщин. Наверное, он знает какой-то секрет. Очень хотелось спросить, но язык заплетался.

— А вообще пускает? Как у тебя с ней?

Вот! Это было то, что нужно! Петру и самому надоело изображать спящего, как только валился на постель. Хотелось же, чтобы как у всех, так, как рассказывал когда-то лакей.

— А никак!

— Чего?

— Не знаю…

— А с другими?

— Тоже никак…

— Бывает. У моего друга так было.

— Правда? — почти обрадовался беде друга Петр. Приятно сознавать, что ты не одинок, хотя бы в проблемах.

— Было, только он быстро от этого избавился.

— Как?!

— Чик, и все.

— Как это «чик»? — недоверчиво уставился на приятеля князь.

Салтыков объяснил.

— А… а потом?

— А потом все дамы его!

— Неправда…

— Вот те крест.

Наблюдая, как размашисто крестится камергер, Петр почему-то поверил.

— Я тоже хочу.

— Давай. Прямо сейчас и сделаем.

Но князь пришел в ужас, решив, что резать станет сам Салтыков и большим ножом, лежавшим на столе. Тот рассмеялся:

— Зачем?

Но смелый порыв уже иссяк, Петр вообще-то был большим трусом, несмотря на все его рассказы об умопомрачительной храбрости на полях сражений в детстве. Все знали, что он стороной обходил ручного медведя, сидевшего на цепи, которому даже дети безбоязненно давали хлеб.

Салтыков вдруг опустился перед великим князем на колени:

— Ваше Высочество, умоляю, решитесь! Столько проблем пропадет, столько женщин будут вашими при одном желании! (Господи, что я говорю?!)

После еще одного кубка, осушенного за будущие альковные победы, Петр стал куда смелее, а после второго отчаянно махнул снова раздвоившемуся Салтыкову:

— Давай!

Тотчас в комнату вошел хирург. Петра не удивило, что тот оказался наготове и с инструментом, через несколько минут все действительно было сделано, снова выпили, теперь уже с врачом все за те же будущие альковные победы.

Проснувшись утром, Петр не сразу сообразил, где находится и почему у него побаливает пах. Вспомнив вчерашнее застолье, он осторожно покосился на спящего Салтыкова. Правда ли все сказанное камергером вчера, не зря ли резал?

Оказалось, не зря. Правда, пришлось подождать, пока чуть заживет, все это время Петр держался подальше от супруги, чем приводил ее в полнейшее изумление.

— Ты… пока займи мою жену. Ну, пока я не…

Хотел сказать «не научусь», но камергер понял и так.

Это для Петра, наученного грубым Ромбахом, было все просто, для остальных имело значение ухаживание.

В салоне великой княгини снова веселое общество, теперь даже строгая Чоглокова не противилась. Между Екатериной и Марией Симоновной уже установились добрые отношения, это случилось, когда фрейлине пришлось ухаживать за больной княгиней. Чоглокова больше не надзирала за каждым вздохом, а скорее помогала.

Снова весело, снова шумно… Петр чем-то болен, но никто не говорит чем, он старался держаться от жены в стороне, что ее вовсе не расстраивало. Вокруг нее и без князя хватало друзей. Правда, появилось некоторое осложнение в виде обожания… Чоглокова! Супруг ее гофмейстерины вдруг оценил внешность великой княгини и принялся старательно ухаживать. Это заметил даже невнимательный Петр, однажды вечером он долго хохотал, хлопая себя по ляжкам, когда вспоминал, как фазаном красовался перед его супругой Чоглоков:

— И так повернется, и этак! Смешон! Ха-ха-ха!

Конечно, Екатерине дебелый самоуверенный Чоглоков не нравился совсем, но в ответ на издевательства мужа очень хотелось крикнуть: на себя посмотри! Сказала другое, вздохнув, согласилась:

— Да, было бы куда умней, если бы он стал ухаживать за принцессой Курляндской. Вот это была бы парочка!

Петр обиделся. Но на сей раз обида мужа мало заботила жену, нечего на других гадости говорить, сам не больно хорош.

Но Чоглоков зря надеялся на ответное чувство Екатерины, ее взор так и притягивал совсем другой человек. Этим другим стал Сергей Салтыков. Обаятельнейший красавец, способный околдовать кого угодно, тоже явно неравнодушен к княгине. Салтыков, став камергером Молодого двора, быстро подружился с Петром, у них даже появились какие-то секреты, для князя явно приятные, Петр ходил важный и довольный. Спросить бы, чем это, но, боясь услышать очередную тираду о строительстве какого-нибудь монастыря, Екатерина молчала.

Зато это был повод поговорить с Салтыковым.

— Вы не скажете, Сергей Васильевич, чем это так доволен великий князь? Вы обещали стать настоятелем капуцинского монастыря?

Салтыков широко раскрыл глаза:

— Настоятелем чего, Ваше Высочество?

Екатерина с досадой закусила губу, ясно, что с Салтыковым Петр о своей идее с монастырем не заговаривал, получилось, что она выдала секрет мужа, это дурно. Но договаривать пришлось:

— Великий князь не говорил вам о своей любви к капуцинским монастырям? Если нет, то умоляю, — красивая нежная ручка легла на рукав Салтыкова, — не выдайте меня!

Сергей с удовольствием рассмеялся:

— Значит, у нас теперь есть тайна, Ваше Высочество? Замечательно, я буду вас шантажировать!

Его красивые глаза смеялись, они были так близко… Екатерина поддержала игру:

— Oh, c’est épouvantable!.. [1] Ах, это ужасно! — фр. Я пропала!

Она чувствовала, что действительно пропала, темные глаза Салтыкова манили в неведомые дали…

— Да, да, придется вам почаще со мной беседовать, иначе…

Екатерина кокетливо вздохнула:

— Подчиняюсь вашим требованиям, Сергей Васильевич.

Ей почему-то нравилось произносить это имя по-русски: «Сергей», а не на французский манер «Серж». Он красив, дерзок, и от него исходило какое-то манящее тепло.