Наталья Павлищева - Екатерина Великая. Первая любовь Императрицы

— Да, Ваше Величество, ей вменили в вину преданность России, и король Фридрих изгнал ее!

Снова слезы. Это удар, потому что снова спрашивать, где будет жить, нелепо, а принцесса Иоганна вдруг предстала почти русской патриоткой и противницей Фридриха, которого Елизавета Петровна не могла терпеть. Заодно это пинок в сторону Петра, прусского короля обожавшего. Шувалов-старший в досаде кусал губы, эта девчонка умудрялась переломить государыню! Но возражать не мог, его к разговору не приглашали.

А разговор пошел явно не в ту сторону, как готовил глава Тайной канцелярии, императрица принялась выговаривать невестке. Что та не всегда замечала обращенные к ней знаки внимания, принялась вспоминать, как переживала, когда принцесса София-Фредерика болела…

Екатерина почувствовала нужный перелом и горячо поддержала, рассыпавшись в благодарности за те благодеяния, которые получала от Елизаветы Петровны, говорила, что просто по глупости не всегда правильно понимала какие-то знаки внимания, просила простить за невнимательность… С трудом сдержалась, чтобы не съехидничать по поводу роскошных подарков и внимания после рождения первенца, но снова вовремя прикусила язычок.

— Вы воображаете, что умнее вас никого нет!

Это уже просто речь обиженной какой-то мелочью женщины, но не государыни, которая своей властью может выгнать из страны или вовсе отправить на дыбу! А с обиженной женщиной справиться хоть и трудно, но Екатерина знала как. Шувалов в своем углу снова кусал с досады губы. Великая княгиня умна, куда умнее дурня, стоявшего рядом с ним. Может, Бестужев прав, и на нее нужно было делать ставку? Но теперь уже поздно, у княгини к Шуваловым устойчивая ненависть. А может, нет, ведь с Бестужевым они тоже не могли друг друга терпеть, но пришло время, и княгиня и Бестужев ради союза переступили через свою неприязнь. Вот кто должен взять власть после смерти Елизаветы Петровны! Не Петр, не регенты при маленьком Павле, а вот эта молодая женщина!

Шувалов даже слегка крякнул с досады на самого себя. Петр воспринял это как знак вмешаться и подал со своего места голос:

— Она ужасно злая и упрямая!

Но Екатерина уже пришла в себя, она согласилась, что зла против тех, кто дает ненадлежащие советы Его Высочеству, и упряма в своем недовольстве такими людьми. Имелся в виду, конечно, Шувалов.

Наступила тишина, нарушаемая только шуршанием шелков платья императрицы, та в волнении, не зная, что сказать, ходила по залу. Екатерина стояла, ожидая следующего вопроса. И вдруг взгляд Елизаветы Петровны упал на тазик с бумагами. Как же она могла забыть?! Как позволила девчонке увести разговор в сторону?!

— А это что?! Кто позволил вам писать Апраксину и давать ему советы, как поступать?! — палец красивой ручки уперся в письма.

— Я?! Я никогда ничего не советовала маршалу Апраксину…

— Вы лжете, вон ваши письма! Вам запрещено писать кому бы то ни было!

— Я действительно нарушила запрет писать, — опустила глаза Екатерина, — прошу простить, но я писала маршалу только о том, что его поведение осуждается при дворе, а еще поздравляла с праздником и рождением сына…

Елизавета Петровна вдруг резко повернулась, настолько резко, насколько позволили ее полнота и болезнь, глаза впились в глаза:

— Бестужев говорит, что писем было много.

Ей удалось не опустить глаза и не выдать своих мыслей. Бестужев не мог такого сказать просто потому, что она действительно не писала Апраксину ничего такого, что могло бы скомпрометировать.

— Если Бестужев так говорит, то он лжет.

Елизавета Петровна разгневалась, уличить невестку ни в чем не получалось, императрица понимала, что выглядит довольно глупо, и все по милости того дурачка, который стоит в углу и сипит от злости. На государыню тоже накатила злость и выплеснулась в лицо Екатерине:

— Лжет?! Тогда я прикажу его пытать!

Значит, Бестужева не пытали? А в добром уме и здравии он наговаривать на Екатерину не стал бы, это означало рыть себе яму, значит, ничего у них нет, только догадки, подозрения и желание в чем-то укорить. Екатерина испытала сильное облегчение, но виду подавать не стала.

Неизвестно, чем закончился бы этот суд, но не выдержал Петр, он принялся кричать, осыпая супругу всевозможными проклятьями. В возбужденном состоянии Петр был вовсе не способен вести себя разумно, он привычно размахивал руками, выкрикивая совершенно дурацкие обвинения непонятно в чем. Екатерина ждала укор в рождении сына от Салтыкова или в связи с Понятовским, но, к ее изумлению, как раз этого не последовало. То ли Петр все же сознавал, что у самого рыльце в пушку, то ли просто не придавал этому значения.

С опаской ждала этого и Елизавета Петровна, ведь Екатерина могла сказать, по чьему заданию спал с ней Салтыков.

Елизавета Петровна подошла к невестке и тихонько сказала:

— Я многое могла бы сказать вам, но не хочу подливать масла в огонь, вы с мужем и так в ссоре.

— Я тоже очень хотела бы открыть вам сердце и душу.

Елизавета Петровна, окончательно растроганная, проводила невестку и племянника прочь, оставив только Шувалова.

Глядя вслед этой парочке, Елизавета Петровна горестно покачала головой:

— Она умная женщина, а мой племянник дурак и скотина…

Екатерина вернулась к себе, но лечь спать не удалось, пришел Шувалов и сообщил, что государыня просила передать ее поздравления, просила не огорчаться и обещала беседу с глаза на глаз.

И снова она не спала, снова до самого утра, хотя и оставалось недолго, ведь императрица позвала ее к себе после двух, размышляла. Понятно, что Елизавета Петровна не изменила свое отношение к невестке, что государыне вовсе не хотелось вмешиваться в супружескую ссору, что она предпочтет снова удалить великокняжескую чету с глаз долой в Ораниенбуам, а там будет хозяйничать Лизка Воронцова.

У Петра с любовницей мощный козырь в руках — связь Екатерины с Понятовским и рождение дочери. Если в любви к Салтыкову Елизавета Петровна укорить невестку не могла, то Понятовский — другое дело. И Екатерине нужна новая беседа с государыней. Но императрица ленива: обошлось, и ладно, к чему снова что-то ворошить, поговорили же… потом еще поговорим… когда-нибудь…

Екатерина прислушалась, нет, в покоях Петра не лаяли собаки, не слышен шум обычной пирушки, там словно шел прием. У великого князя прием? Но почему без нее?

Горничная смущенно подтвердила:

— Да, Ваше Высочество, это Елизавета Романовна принимают.

— Как принимает? В качестве кого?

По тому, как чуть пожала плечами горничная, стало ясно — вместо нее самой!

Лизка Воронцова решила, что может заменить собой великую княгиню, решила вести себя, как мадам Помпадур при Людовике XV? Нет, голубушка, Екатерина не Мария Лещинская, но главное, ты не Помпадур, умишка не хватит.