Анастасия Туманова - Роковая красавица

Кузьма вздохнул. Осторожно предложил:

– Морэ, может, я вместо дяди Васи спою?

– Ох молчи, убью! – не поднимая головы, сказал Митро.

– А Ванька Конаков не сможет? – подключился и Илья. – Он тоже «Поговори» знает.

– Знать-то, может, и знает… – уныло подтвердил Митро. – А ноту не возьмет. А без ноты песня гроша не стоит. Ох, господи, ну как тут выкрутишься? Ведь первый раз к себе зовет! Люди будут, купцы именитые! Все Ваську слушать захотят, а этот поганец… Ну, не знаю я, что делать, не знаю, и все! Пойду вот да сам сейчас напьюсь! Что я – не человек?!

– Тебе еще не хватало, – тяжелым басом сказала Макарьевна. Сгребла со стола карты, подняла туза, уничтожающе взглянув на заморгавшего Кузьму, и ушла на кухню. В горнице снова воцарилась тишина.

Внезапно Митро поднял голову.

– Смоляко… Слушай – будь человеком…

– А что надо? – настороженно спросил Илья.

Митро вскочил, подошел к столу, сел рядом.

– Морэ… Ну, ради меня! Ты же все песни наши знаешь, уж сто раз слушал. Ну, что тебе стоит вместе с хором выйти?

– Да какого чер…

– Смоляко, душой прошу! На колени встану! Сестер приведу, тоже стоять заставлю!

– Не пойду! – отрезал Илья. – Совсем, что ли, рехнулся?

– Смоляко! Да что ж такое! Ну, что мне – Яков Васильича звать? – Митро вцепился в него, затормошил, умоляюще заглянул в глаза. – У тебя ведь тоже тенор, как у дяди Васи. Лучше даже! Ты и «Поговори» вытянешь, и «Долины ровныя». Весь хор выручишь, денег заработаешь, золотом засыпешься!

– Сами засыпайтесь, – фыркнул Илья. – А у меня дело вечером.

Про дело он сказал просто так – чтобы Митро отвязался. Никаких дел у Ильи не было, и вечером он рассчитывал посидеть в пивной на Грузинке с тамошними цыганами. Там можно было наслушаться разговоров о конных базарах, узнать все городские сплетни, разведать что-нибудь о своем таборе, который, по слухам, уже отправился зимовать на Смоленщину. И менять все это на чьи-то именины? Пусть даже и баташевские? Да гори они ясным пламенем!

Митро взглянул на Илью исподлобья. Поднялся, хмуро сказал:

– Ну, дело твое… – и вышел. Дверь хлопнула так, что закачалась занавеска.

Варька испепелила брата взглядом, вскочила и, чеканя шаг, ушла на кухню. Кузьма расстроенно прошелся по горнице.

– И что ты, Илюха, ей-богу… Жалко, что ли? Кусок, что ли, от тебя отвалится? Весь хор бы выручил… Право слово, как будто не цыган.

– Замолчи! – огрызнулся Илья.

Ему было неловко. Может, и в самом деле стоило бы съездить? Весной, когда они с Варькой вернутся в табор, можно будет с чистой душой хвастаться, что бывал в доме у настоящих миллионщиков, а не только впаривал им на ярмарке мореных жеребцов, как вся таборная братия. Да и Арапо, кажется, обиделся… Илья тряхнул головой: нет, не станет он петь в хоре!

Снова хлопнула входная дверь. Илья поднял голову, недовольно посмотрел на входящего Митро. Открыл было рот, чтобы спросить, чего еще надо, но вслед за Митро в горницу вошла… Настя. Илья растерянно вскочил. Тут же сел обратно, спохватившись, что перед ним всего-навсего цыганская девчонка. Торопливо напустил на себя безразличный вид.

– Добрый вечер, Илья, – весело сказала Настя, сбрасывая платок. От ноябрьского холода ее лицо горело румянцем, живо блестели черные глаза, на щеках появились озорные ямочки.

Глядя на них, Илья пытался собраться с духом.

– Здравствуй, – кое-как выговорил он.

Митро, стоящий у порога, усмехнулся:

– Вот, согласилась прийти упросить тебя. Хватит тебе одной Настьки или всех шестерых девок согнать?

В лицо Ильи жарко ударила кровь. Он опустил глаза. Ну, Арапо… Вон что удумал…

– Помоги нам, Илья, – серьезно сказала Настя. Илья, не услышав насмешки в ее голосе, осторожно поднял голову. – Помоги, что тебе стоит? Некому петь. У всех баритоны, басы, а тенор – только у дяди Васи да Кузьмы. Но Кузьма же маленький, не сможет он один. Поможешь, морэ? Или в ноги тебе падать? – Настя быстро шагнула к нему, склонилась, и Илья с ужасом понял: сейчас и впрямь упадет на колени.

– Не надо, я пойду! – вырвалось у него. Илья поспешно шагнул к Насте, стараясь остановить, не дать… но она уже выпрямилась, тихо смеясь, одернула платье и повертела у него перед глазами маленьким блестящим диском:

– Что это ты пол рублями кроешь, Илья? Я еще с порога увидела – валяется…

Сидящий на подоконнике Кузьма расхохотался. Илья пробормотал что-то невразумительное, отвернулся.

– Последний раз спрашиваю – едешь с нами или нет? – приблизившись к нему, спросила Настя.

– Еду, – глядя в пол, кивнул Илья.

Рассмеявшись, Настя хлопнула в ладоши, бросила на стол рубль и кинулась за порог.

– Ну, морэ, это я тебе припомню! – сказал Илья, мрачно взглянув на Митро, когда серебряный рубль перестал вертеться на столешнице и улегся у самого края.

– Да на здоровье, – невозмутимо отозвался Митро. Подойдя, положил руку на плечо Ильи. – Пойдем-ка к нам, прикинем на тебя мой казакин старый. До вечера время есть, Макарьевна подгонит. И не пугайся ты так. У Баташева – это все-таки не у сиятельных. Тут попроще, свои люди.

К вечеру поднялся ветер. Старая ветла угрожающе гудела, качая над Живодеркой голыми сучьями. Сухие листья стаей неслись вдоль улицы. Над крышей Большого дома повисла луна. Илья смотрел на нее, стоя у калитки домика Макарьевны, и ему казалось, что лунный бубен тоже дрожит и раскачивается от ветра. Было холодно. Казакин Митро, который Макарьевна наспех ушила за вечер, давил под мышками, воротник казался деревянным. Хотелось есть и еще почему-то пива. Но и о том, и о другом нельзя было и думать: четыре запряженные парами пролетки уже стояли у ворот Большого дома. За ними стояла коляска Зины Хрустальной – единственной цыганки в хоре, имеющей собственный выезд. Зина, закутанная в лисий салоп, неподвижно сидела в глубине экипажа; в тусклом свете фонаря Илья видел ее надменное красивое лицо. Пронзительные вопли Кузьмы, торгующегося с извозчиком, разносились по всей Живодерке:

– Эй, дорогой мой, почему двугривенный-то? В тот раз пятиалтынник был! А по совести – и пятака тебе хватит, не в Ерусалим ехать-то! Бога побойся, разбойничья морда!

В стоящей впереди пролетке торопливо рассаживались молодые цыганки. Вытянув шею, Илья попытался высмотреть Настьку. Та сидела спиной к нему, кутаясь в тяжелую, расписанную розами шаль, что-то шептала на ухо Варьке. Кто-то звонко, на всю улицу, запел: «Матушка-голубушка».

– Не петь. Голоса беречь! – отрывисто приказал Яков Васильев. Быстрыми шагами подошел к крыльцу, с которого не спеша спускалась мать Митро Марья Васильевна в черном бархатном платье и собольей ротонде внакидку. Попенял: – Ну, Маша! Тебя одну ждем.

– Подождете, не велики баре, – спокойно отозвалась та. Не спеша подошла к пролетке, взялась за край. Яков Васильев протянул было руку, но Марья Васильевна отвела ее и ловко, привычно взобралась в пролетку сама.