Элизабет Эссекс - Страсть и скандал

Она попыталась собраться с духом.

— Там не узнать ничего интересного. Моя семья умерла от тифа. — Это было отчасти правдой. Мать, брат, сестра — все умерли в течение каких-нибудь двух недель. И прочие — двоюродные братья и сестры, соседи. — В ту осень вымерла половина Глазго. По крайней мере половина тех, кто жил в бедной части города. Можете обвинять меня в низком происхождении, в корыстных намерениях. Это правда — я бедная, темная личность. Во всем мире у меня есть один родственник, который, напротив, богат и знатен. И это муж моей тети. И все это я сама рассказала ему, когда приехала в Сахаранпур.

Но лейтенанта Беркстеда нисколько не тронули перечисления ее несчастий. Напротив, он развеселился.

— Какая скромность, — сказал он, подходя ближе. — И какая забывчивость! Но я знаю. Мне известно, какая вы на самом деле. — Он подошел совсем близко, чтобы она слышала его шепот. — Мне известно, что вы сделали, мышка. Я-то знаю!

Пылающий жар в ее груди обернулся ледяным холодом, хоть она и убеждала себя, что этого просто не может быть. Откуда ему знать наверняка? Неоткуда! Никто не знал. Никто не видел. Никого там не было. Она с трудом произнесла:

— И что же вам известно?

— Что ваш отец был предатель, сторонник Объединенного Ольстера, и он спасался бегством, да погиб, прежде чем его успели вздернуть.

По телу растекался ледяной озноб. Холод и оцепенение сковали Катриону, как в ту ночь в лесу на окраине Глазго. В ту ночь она сидела возле мертвого отца, пока его тело не сделалось холодным и окоченевшим. Пока не поняла, что делать нечего, осталось лишь навалить на тело погребальную пирамиду из камней, чтобы оно не стало добычей волков, которые все еще бродили в окрестных лесах. Потом его найдут и, возможно, отнесут к священнику.

— Одни говорили, что он совершил самоубийство, как жалкий трус, из страха, что его поймают. Другие — что он просто погиб, когда в скачке свалился с лошади, как ему и следовало.

Онемение дошло до ног, и бежать она не могла. Оставалось только стоять, замерев от ужаса, пока он терзал ее, рубил по живому, как топор, раскалывающий глыбу льда.

— Но знаете, мышонок, что сказал бы я? Я бы сказал — никто не стреляет в себя или не падает в безлюдном лесу так, чтобы потом самому себе воздвигнуть пирамиду.

Холод, сжигающий ее внутренности, обернулся яростной режущей болью. Болью, которую она пронесла в себе как надгробный камень, преодолевая лиги темных бездонных морей, мили жарких, иссеченных пыльными бурями дорог. Болью, которая никогда не утихала, но сейчас ее было не сбросить со счетов, этакую занозу в душе, которую можно баюкать в другие, более спокойные дни. Срок расплаты настал.

— Нечего сказать? Кошка откусила мышке язычок? Отлично. Давайте на этом и остановимся. Вы забудете ваши «против» и «не пара» и ничего не говорите лорду Саммерсу, и я, быть может, соглашусь делать то же самое. Сохраню ваше скандальное — и преступное — деяние в тайне. Я не расскажу вашему дяде того, что знаю про вас и про вашего папеньку. А вы не скажете ни слова против меня. Так мы оба добьемся того, чего хотим.

— А чего именно вы хотите, лейтенант? — Слова слетели с ее уст словно призрачное дыхание.

— Ну как же — вас, моя мышка. — Он осторожно погладил ее по волосам, проверяя, насколько она покорна его власти. Будто решил, что она раздражительна, как ее кобыла, и опасался быть укушенным. — Вас и ваши милые денежки, мышкино сокровище. И влияние, причитающееся члену семьи резидента. Видите ли, у меня большие планы на нас обоих. Мое честолюбие вряд ли уступает вашему. — Он по-прежнему гладил ее, а она стояла неподвижно, не делая попытки его остановить или увернуться от прикосновения его руки. Тогда он провел пальцем вдоль ее носа, а затем с притворной игривостью ущипнул за подбородок. — Я думал, мне придется ждать долгие годы, пока подрастет милая крошка Алиса, но потом подвернулись вы, моя маленькая честолюбивая мышка. Просто подарок судьбы! Да. Полагаю, мы отлично поладим. Просто отлично.

Дрожа в холодном ознобе, Катриона все же попыталась — медленно и осторожно — вывернуться из-под его руки.

— А что думает моя тетя насчет ваших честолюбивых планов, лейтенант?

Хитрейшая и коварнейшая из улыбок искривила рот Беркстеда. Как он напоминал шакала, крадущегося в высокой траве!

— Предоставьте мне самому беспокоиться о дорогой Летиции, мышка. Просто держите вашу мышиную головку пониже, а мышиный ротик на прочном замке.

Ее рот уже был на замке. Зубы так крепко стиснуты в гримасе отвращения и ужаса, что по щеке прошла судорога. Катриона пятилась от него осторожно и неуклонно, будто лейтенант был непредсказуемым диким зверем, и вскоре потеряла его из виду в безмолвной гнетущей тишине.

Ее рот был на замке, а голова опущена, пока она шла к себе в комнату, безуспешно пытаясь заставить замолчать голоса в собственной голове, которые заклинали ее бежать. Прямо сейчас. Прежде чем лейтенант надумает заговорить.

Но куда ей идти? Она и так проехала полмира. Готова ли она преодолеть вторую половину?

Возможно, шепнул голосок в ее голове. Возможно — с Танвиром Сингхом. Он ей поможет. С Танвиром Сингхом она могла бы скитаться по горам и долинам. Переходить через границы. Добраться до Пенджаба и Кашмира, а потом и дальше. Возможно, даже до Тибета. Оставить гарнизон, вопросы касты, цвета кожи и супружеских измен. Она могла бы покончить с черными тайнами.

Она могла бы стать другим человеком — той, кем хотели видеть ее и Мина, и бегума, и даже Танвир Сингх. Она могла бы стать его возлюбленной. Он сказал, что хочет большего. Сказал, что ему мало просто целоваться под стеной в темноте. Наверное, он хочет ее достаточно, чтобы взять с собой?

И к кому еще ей обратиться? К полковнику, Мине и бегуме? Лорд Саммерс первым делом явится в старый дворец. Других друзей у нее нет. Только у Танвира Сингха найдется способ похитить ее и вывезти за пределы британской Индии.

Да. Отправиться к Танвиру Сингху. Это решит все.

Она не допустит, чтобы страх снова превратил ее в испуганную, дрожащую от холода и ужаса девушку, какой она была в тот осенний день в холмах над водами Эйвона. Она уже другая. Душа Катрионы испытала потрясение, и что-то перевернулось в ней. И не была она больше той бледной робкой мышкой, которую Джонатан Беркстед и ему подобные пытались запугать, чтобы сделать послушной их воле.

Она выберет совсем иной путь.

В ту последнюю ночь в Индии Катриона быстро затолкала одежду — как можно больше одежды — в свой практичный ранец: ее единственный багаж, с которым она прибыла сюда из Шотландии. Огорчилась, что снова придется бросить так много и взять лишь то, что сможет унести, например, элегантные наряды, невесомые, как звездная пыль, вечерние платья, которые получала в подарок. Наверное, их сможет носить Алиса, когда станет постарше. Катрионе подобная роскошь не нужна, если она собирается вести кочевую жизнь с торговцем-лошадником. Отныне ей придется одеваться совсем по-другому — в простую тунику с длинной юбкой. Но пока она возьмет лишь практичную одежду из плотной материи, которая защитит ее от горной прохлады, да кое-что из личных вещей.