Шерри Томас - Обольщение красотой

Лексингтон отстранился — слишком быстро, как ей показалось. Корабль раскачивался на волнах, но ярость моря не шла ни в какое сравнение с бурей чувств, бушевавшей у нее внутри.

— Где дверь? — нетвердым голосом спросила Венеция.

Он ответил не сразу. В непроницаемой тьме она могла только слышать его дыхание, чуть более прерывистое, чем обычно.

— В пяти шагах позади вас. — Он помедлил мгновение. — Проводить вас до двери?

— Нет, — сказала она. — Отведите меня в противоположную сторону.

В спальне было еще темнее, чем в гостиной. Кристиан остановился у постели. Под его большим пальцем, лежавшим на запястье баронессы, бешено пульсировала жилка.

Он разжал ее крепко стиснутый кулачок. Она была так напряжена, что, казалось, внутри у нее идет полномасштабная война. Но под всем этим напряжением и сопротивлением пульсировало возбуждение, с каждым из ее прерывистых вздохов становившееся все более очевидным. Кристиан не мог припомнить, когда в последний раз бывал так возбужден.

Обхватив ее лицо ладонями, он снова поцеловал баронессу. У нее был вкус чего-то невероятно чистого, как снег или талая вода, и такой же свежий запах. Без намека на мускус или цветочную сладость, только благоухание свежевымытых волос и кожи, согретой теплом ее тела.

Баронесса издала тихий горловой звук, и Кристиана пронзила похоть. Его пальцы дрожали от нетерпения, когда он расстегивал лиф платья, снимая слои ткани, заключавшие ее тело.

Хотя его больше интересовала ее реакция, чем ее плоть, сама шелковистость кожи делала его хмельным от желания. Он снова прильнул к ее губам, вторгаясь языком в рот и прижимаясь к ней всем телом.

Она задрожала. Неужели она чувствует его через все то, что на ней надето? Он был тверд, раскален и почти безумен. Затем она сделала нечто, что влило в его жилы новый огонь: помогла ему снять с себя корсет, их пальцы работали вместе, расстегивая крючки.

Корсет символизировал врата замка. Когда он снят, все остальное формальности. Кристиан вытащил шпильки из волос и избавил ее от остатков одежды. Он старался касаться ее как можно меньше, не доверяя своей обычно железной выдержке.

Оставшись обнаженной, она спросила:

— Я по-прежнему могу уйти?

— Да, — ответил он, опуская ее на постель. — В любой момент.

— Что вы будете делать, если я сейчас уйду?

— Злиться.

Он поцеловал ее в подбородок, затем в шею. Она была восхитительна везде. И все еще так напряжена, что ее пальцы цеплялись за простыню, словно иначе она упала бы с постели — что было вполне реально, поскольку «Родезию» бросало из стороны в сторону. Впрочем, он сомневался, что она замечала качку. Она боялась не Бога, а мужчину.

— Почему вы не хотите увидеть мое лицо? — промолвила она.

— Разве я сказал, что не хочу? — Он накрыл ладонью ее грудь и слегка погладил. — Но если вы не хотите, чтобы я видел его, я научусь узнавать вас по вашей коже. — Он потер ее уже напрягшийся сосок большим и указательным пальцами, заставив ее резко выдохнуть. — По вашему голосу, — сказал он, втянув ее сосок в рот. — И по вашему вкусу.

Она застонала и выгнулась под ним. Кристиан всегда был щедрым любовником. Только справедливо заплатить даме за удовлетворение. Но баронессе он хотел доставить столько наслаждения, чтобы она купалась в нем. Он хотел, чтобы она забыла обо всех своих тревогах и страхах.

Венеция никогда не чувствовала себя такой встревоженной и испуганной.

То, что именно Лексингтон даст ей такое наслаждение, пугало. Но ей было не к кому обратиться, чтобы выразить свои чувства, кроме него. В следующий раз, когда он поцеловал ее, она схватила его за плечи и поцеловала в ответ, потому что не знала, что еще сделать.

Его отклик был яростным. Сбросив одежду, он скользнул руками под ее ягодицы и полностью вошел в нее.

Венеция резко втянула в грудь воздух. Конечно, она была замужем. Конечно, Тони был опытным любовником. Но разве она когда-либо испытывала такие острые ощущения, жаркие и ослепительные, как удар молнии?

— Я все еще… могу уйти? — услышала она собственный голос.

Он вышел из нее и снова вошел.

— Да. — Он продолжал неспешно двигаться, доставляя ей бесконечное наслаждение. — В любой момент.

Венеция прерывисто выдохнула.

— Что вы будете делать, если я уйду?

Лексингтон помедлил, вонзившись в нее.

— Рыдать.

Она не могла не улыбнуться — слегка.

Он схватил ее за волосы и поцеловал.

— Но вы никуда не уйдете.

Он делал с ней ужасные и восхитительные вещи. Раздувая пламя желания, пока она не забыла обо всем, кроме лихорадочной потребности. Наслаждение нарастало, становясь невыносимым, и единственным способом дать ему выход, было кричать и содрогаться в конвульсиях.

— Восемь лет — долгий срок, — промолвил он.

Его рука ласкала ее там, где их тела все еще оставались соединенными. Ощущения были такими чудесными, такими изысканными, что Венеция всхлипнула.

— Мое воздержание короче, несколько месяцев, но начинаю думать, что тоже обходился без этого годами.

Он вышел из нее, а затем с мучительной медлительностью снова вошел. Венеция судорожно выдохнула, сообразив, что он еще не достиг высвобождения.

Его пальцы вернулись к стыку ее бедер, дразня и возбуждая.

— Вы такая тугая и чувствительная, — шепнул он, прикусив мочку ее уха, — что малейшее прикосновение заставляет вас трепетать.

Они надолго замолкли. Кристиан так изучил ее тело во время прелюдии, что малейший контакт вызывал бурю ощущений. Прежде чем дать выход себе, он снова довел ее до вершины. Оглушенная и ослепленная, Венеция тонула в пучине наслаждения, хватаясь за Лексингтона, словно он был единственной надеждой на спасение.

Наконец они затихли. Он лежал на ней, твердый и мощный. Венеция прислушивалась к его тяжелому дыханию, ощущая странную уязвимость, как зажившая рана, с которой наконец-то сняли повязку, открыв ее воздуху, свету и прикосновениям.

«Не думай, — приказала она себе. — Не думай ни о чем. Сколько сможешь».

Раскаты грома стали более отдаленными. Дождь уже не так яростно барабанил по палубе. «Родезия» все еще раскачивалась, но больше не ныряла в непредсказуемых направлениях.

Кристиан перекатился на бок, увлекая за собой баронессу. Ее волосы, прохладные и шелковистые, щекотали предплечье. Ее дыхание, теплое и влажное, обдавало его шею. Ее тело наконец стало расслабленным, почти безвольным.

Он был доволен собой — пожалуй, даже слишком. Для натуралиста не существовало акта, более земного, чем совокупление полов. И все же занятие любовью с баронессой Шедлиц-Гарденберг явилось чем угодно, только не заурядным событием. Наоборот, оно казалось незабываемым, куда более значительным, чем просто начало недельной интрижки.