Александр Дюма - Цецилия

Подъехав к подъезду, она показала свой пакет швейцару и спросила его, из какого стола это письмо, он отвечал, что оно из секретариата.

Цецилия вошла в секретариат и спросила чиновника, который послал это письмо.

Он еще не приходил; она подождала.

Наконец он пришел; странное дело — с тех пор как она пришла в себя, Цецилия не проронила ни слезинки.

Чиновник объяснил ей, что протокол прислан из Плимута, где «Аннабель», по возвращении из Гваделупы, бросила якорь; что при нем прислано было только следующее известие:

«Так как виконт Карл-Генрих де Сеннон, умерший на корабле „Аннабель“ 28-го марта 1805 года, сколько известно, не имел родственников в Англии, то мы просим французское правительство объявить о его смерти девице Цецилии де Марсильи, о которой он часто говорил лоцману Самуэлю как о своей невесте. По всей вероятности, девица Цецилия де Марсильи находится во Франции.

При сем прилагается протокол, удостоверяющий в действительности смерть Карла-Генриха де Сеннона».

С разбитым сердцем, но без слез выслушала Цецилия все эти подробности; можно было сказать, что источник слез ее иссяк или что слезы ее лились в душе.

Она спросила только, не могут ли ей сказать, куда было отвезено тело.

Чиновник отвечал ей, что когда на корабле умирает пассажир или матрос, то тело его просто бросают в море.

Тут перед Цецилией, как сквозь молнию, блеснул этот великий, шумный и ревущий океан, который омывал ее ноги в то время, как она под руку с Генрихом гуляла в Булони, по прибрежью.

Она поблагодарила чиновника за его сведения и вышла.

Теперь для Цецилии все объяснилось: во все продолжительное время, прошедшее со времени смерти Генриха и проведенное ею в ожидании; отыскивали место ее жительства; эти розыски производились как обычно производятся розыски, в которых не принимают участия; известие о смерти Генриха было напечатано в журналах, но Цецилия не читала журналов; наконец как-то вздумали собрать рассыльных и спросить их, тогда один из них объявил, что восемнадцать месяцев тому он относил письма к одной девице Марсильи, жившей в улице де Кок, в доме под № 5.

Цецилия возвратилась домой, вошла на свой пятый этаж и собиралась позвонить, когда заметила, что дверь открыта; она отворила дверь и, думая, что Аспазия вышла к кому-нибудь из соседей, оставила дверь по-прежнему незапертой.

Первой заботой ее было пойти к маркизе; маркиза лежала, положив голову на подушки, и спала.

Цецилия вошла в свою комнату.

Она прямо подошла к бюро, заключавшему все ее сокровища, то есть письма Генриха.

В числе этих писем она нашла то, которое он писал ей из Булони, и опять прочла следующие строки.

«Великая, прекрасная вещь море, когда на него смотришь с глубоким чувством в сердце! Как соответствует оно всем высоким мыслям; как в одно и то же время оно утешает и печалит; как оно возвышает от земли к небу; как оно заставляет понимать малость человека и величие Бога!

Мне кажется, что я согласился бы навсегда остаться на этом берегу, где мы бродили вместе с вами и где, мне казалось, что, поискав хорошенько, я мог бы найти следы ног ваших. Зрелище, бывшее у меня перед глазами, наполняло величием мое сердце. Я любил вас нечеловеческой любовью, я любил вас, как цветы с возвращением весны любят солнце, как море в прекрасные летние ночи любит небо.

О! В это время, Цецилия, — да простит мне Господь, если это хула гордыни! — но я презирал стихии, не властные разделить нас, даже посредством смерти. Как если все соединяется и сливается в природе — благоухание с благоуханием, тучи с тучами, жизнь с жизнью, почему же и смерти не соединиться со смертью, и если все оплодотворяется через соединение, почему смерть, одно из условий природы, одно из звеньев вечности, один из лучей бесконечного, почему смерть должна быть бесплодна? Бог не создал бы ее, если б она должна была служить только средством к истреблению и, разъединяя тела, не соединять душ.

Итак, Цецилия, и сама смерть не могла бы разлучить нас, потому что Священное писание говорит, что Господь попрал смерть.

Итак, до свиданья, Цецилия, до свиданья, может быть, в этом мире и, наверное, в будущем!»

— Да, да! Бедный Генрих, — шептала Цецилия, — да, ты был совершенно прав, да, до свиданья, наверное!

В это время Цецилия услышала крик в комнате маркизы.

Она побежала и в коридоре наткнулась на Аспазию, которая бежала к ней, бледная и безгласная.

— Что такое, что случилось? — вскричала Цецилия. И видя, что служанка маркизы ничего ей не отвечает, она кинулась в комнату своей бабушки.

Голова маркизы сползла с подушек, и руки свесились с постели.

— Бабушка! — вскричала Цецилия, схватив ее руку. — Бабушка!

Рука маркизы была холодна.

Цецилия подняла ее на подушки и, целуя несколько раз, заклинала отвечать ей, но все было напрасно: маркиза была безмолвна и холодна; маркизы более не существовало.

В то время как Аспазия вышла на минуту, с маркизой случился апоплексический удар.

Когда Цецилия вошла в комнату и увидела ее, все уже было кончено.

Цецилия думала, что она спит: она умерла.

Но умерла без всякого страдания, не произнеся ни одной жалобы, не сделав ни одного движения; умерла, как она жила, столько же заботясь о смерти, сколько она заботилась о жизни; умерла в то время, как жизнь в первый раз могла показаться ей трудной и, может быть, горькой.

Странное дело, что когда два сильных несчастья разом поражают одно и то же лицо, одно защищает душу от действия другого; одно из этих несчастий, может быть, убило бы Цецилию; перед обоими она восстала и ободрилась.

К тому же, может быть, смерть Генриха внушила ей какое-нибудь роковое намерение, исполнение которого приблизилось смертью бабушки.

При виде маркизы Аспазия объявила, что горесть ее так велика, что она не может ни минуты больше оставаться в этом доме.

Цецилия поднялась с колен от кровати своей бабушки, около которой она молилась, рассчитала Аспазию и поблагодарила ее за то, за что нельзя заплатить никакими деньгами, то есть за внимательность ее к покойной маркизе.

Потом девушка позвала женщину, которая убирала ее комнату, и просила ее заняться вместе с хозяйкой дома всеми необходимыми для похорон приготовлениями. Так как Цецилию очень любили все в доме, хотя она ни разу ни с кем не говорила, но где она слыла образцом дочерней любви и чистоты, то всякий старался услужить ей, чем мог.

Тогда Цецилия отправилась в комнату и открыла ящик.

Она вынула из него свое подвенечное платье.

При этом виде слезы, столь долго удерживаемые, прорвались наружу. Пора было, иначе сердце ее разорвалось бы от усилий.

Потом, поплакав довольно над платьем, которое она держала на коленях, перецеловав всякий букет, всякий цветок, всякий орнамент, подняв руки к небу и смотря на него, она вскричала: «Генрих! Генрих!», накинула на голову покрывало и вышла.