Александр Дюма - Подвенечное платье

Расчет с Аспазией истощил ее последние средства, и, чтобы заплатить за издержки, связанные с похоронами маркизы, и исполнить свое намерение, надо было расстаться с платьем.

Она поспешила к одному купцу, приобретавшему ее рисунки, и показала это чудо труда и искусства. Взглянув на платье, этот человек сразу оценил его по достоинству, но объявил, что не в состоянии купить его. Он дал девушке адреса нескольких лучших магазинов.

В тот же день Цецилия ездила в эти места, но наряд никто не купил.

На следующий день похоронили маркизу. Хозяин дома, считая госпожу ла Рош-Берто довольно богатой, принял на себя все издержки.

После похорон Цецилия опять поехала к некоторым состоятельным людям. Мы видели, как бедная девушка попала в дом к Фернанде и как принц, тронутый слезами Цецилии и вместе с тем желая угодить актрисе, купил это удивительное платье, заплатив деньги в тот же день.

Получив три тысячи франков, девушка призвала хозяина, рассчиталась с ним и объявила, что уезжает, но так и не сказала, куда именно.

На следующий день Цецилия действительно покинула дом. Первое время людей, знавших девушку, чрезвычайно занимал ее странный отъезд, и о нем много говорили. Но потом мало-помалу ее имя стало все реже звучать в разговорах, и вскоре о Цецилии вовсе забыли.

Три месяца спустя после описанных нами событий красивый торговый бриг совершал свое плавание к Антильским островам, стараясь попасть в пассатные ветра, которые постоянно дуют в тропиках. Это был бриг «Аннабель», наш старый знакомый. Он покинул лондонский порт две недели назад и шел с грузом в Гваделупу. Когда было около пяти часов вечера, вахтенный матрос вдруг закричал:

— Земля!

Это магическое слово обычно производит сильное впечатление на путешественников и даже на самих моряков. Все пассажиры высыпали на палубу. В их числе была и молодая девушка лет девятнадцати или двадцати.

Она направилась к лоцману, который, заметив ее приближение, почтительно снял головной убор.

— Мне послышалось, что кричали «Земля!» — не так ли, Самуил? — обратилась к нему юная особа.

— Так точно! — ответил лоцман.

— Это остров?

— Азорские острова, если быть точным.

— Неужели? — прошептала молодая девушка, и грустная улыбка тронула ее уста.

Немного погодя, словно очнувшись от забытья, она снова обратилась к матросу:

— Ты должен показать мне, где бросили тело Генриха. Ты же не забыл еще своего обещания?

— Я помню о нем и сдержу слово.

— Далеко еще до этого места?

— Миль сорок.

— Так, значит, часа через четыре мы будем там?

— Надо полагать, что так. Наш корабль идет верным курсом и не собьется с пути.

— Ты хорошо запомнил это место?

— Как же не запомнить! Один остров словно завязан в узел с другим. Если ночь будет ясной, я узнаю это место.

— Хорошо, мой добрый Самуил, — сказала молодая девушка, — за полчаса до того, как мы будем на месте, ты позовешь меня?

— Не беспокойтесь об этом, — ответил лоцман.

Молодая девушка поблагодарила Самуила, кивнув ему своей милой головкой, спустилась в каюту номер пять и заперлась там.

Через час позвонили к обеду: все пассажиры собрались в столовой, лишь Цецилия, а это была именно она, не пришла. Но, так как она часто не выходила к столу, ее отсутствия никто не заметил, кроме капитана. Он велел спросить девушку, не хочет ли она, чтобы обед принесли в ее каюту. Цецилия ответила, что не будет есть.

Ветер был попутным, и судно продолжало делать по десять узлов в час, быстро приближаясь к Азорским островам. На палубе было много пассажиров, наслаждавшихся свежестью вечернего воздуха и живописным архипелагом, лежавшим милях в четырех-пяти от курса корабля. Капитан Джон Дикенс и подшкипер Вильям Томсон мирно беседовали, прохаживаясь по палубе. Самуил о чем-то думал. Время от времени на него посматривали офицеры и наконец подошли к нему.

— Ведь это она? — обратился к Самуилу капитан.

— Вы хотите знать, та ли это девушка, о которой со мной всегда говорил Генрих? — уточнил лоцман.

— Да. Это та самая Цецилия?

— Да, это она, — подтвердил Самуил.

— Ну, видите, Вильям, — сказал капитан, — я угадал.

— Зачем же она едет в Гваделупу?

— Вы знаете, у Генриха там живет богатый дядя. Вероятно, она направляется к нему.

Между тем наступил вечер, и на палубу вынесли чай. Цецилия опять от всего отказалась.

В восемь часов совсем стемнело, а еще через час все разошлись по каютам. На палубе остались только лоцман и подшкипер. Бриг шел под большим парусом.

В половине девятого над Азорскими островами взошла луна. Ее мягкий свет был подобен свету северного солнца, едва пробивающегося сквозь облака. Острова ясно обозначались на горизонте.

Бриг приближался к месту, где выбросили тело Генриха. Самуил, верный своему обещанию, велел позвать Цецилию.

Девушка тотчас же вышла. Она сменила одежду, и на ней теперь было белое платье и вуаль, как у невесты.

Она присела на стул возле Самуила. Это белое платье, задумчивость девушки показались матросу несколько странными.

— Итак, это место близко, Самуил? — спросила Цецилия.

— Близко, — ответил Самуил, — через полчаса мы будем там.

— Ты не забыл его?

— О, не беспокойтесь об этом, я ручаюсь вам, что узнаю это место и без всяких капитанских приспособлений.

— Я никогда раньше тебя об этом не спрашивала, Самуил, но сегодня я хочу знать, как он умер.

— Зачем же говорить о том, что вас сильно огорчит?

— Мой добрый Самуил, скажи, что было бы, если бы твоя Женни умерла, и умерла далеко от тебя? Разве ты не захотел бы узнать, как это произошло? Неужели ты не был бы признателен тому, кто рассказал бы тебе о последних минутах ее жизни?

— Если так повернуть, то конечно, конечно… Мне даже кажется, что это принесло бы мне облегчение.

— Вот видишь… Теперь, когда ты меня понимаешь, с твоей стороны очень жестоко отказывать моей просьбе.

— Да я ведь и не отказываюсь вовсе. Я никогда не забуду своего благодетеля! Однажды, возвращаясь из Гваделупы, он дал мне три тысячи франков, которые мне были необходимы, чтобы жениться на Женни. Я обязан ему своим счастьем. Бедный Генрих…

— Бедный Генрих! — вторила ему Цецилия. — Как ты был добр!

— Когда господин Смит — он разбирается в медицине — сказал мне, что Генрих болен, я поставил вместо себя другого матроса и кинулся к нему. Бедный молодой человек! Накануне он чувствовал себя неважно, но не предал этому большого значения. Ночью с ним случилась лихорадка, а когда я прибежал к нему в каюту, то он был в бреду, но узнал меня. Он говорил только о вас, о своей Цецилии.